Трава, уже успевшая загрубеть, если не от возраста, так от стремительного
течения времени, размеренно, в такт шагов шелестит под ногами. Широкие
сосновые стволы цвета бурого английского кирпича, обнажая мощные корни у
своих подножий, тянутся ввысь и там, как видится снизу, становятся тонкими,
похожими на устремлённые к небу стебли гигантских одуванчиков. Высоко над
головой тяжело вздыхает ветер, на мгновение заглушая пересвист увлечённых
беседою птиц. Сквозь решето переплетённых крон падают невесомые столбы ярких
солнечных лучей, будто выстроившись вдоль воображаемой аллеи, уходящей
вдаль; где-то впереди, за пределами леса, пересекает низину серая лента
автострады. Пахнет далёкой грозой. Дороги и города опутали континент. Жителю
бесплодных просторов Центральной Азии они могут напомнить трещины,
расползшиеся по иссохшей поверхности глинозёмных пустынь, а поклоннику
звёздного неба, взглядом путешествующего по иным небесным телам, -
марсианские каналы, изголодавшейся по влаге. И как по венам кровь, по ним
растекаются люди, насыщая и приводя в движение организм планеты деятельной
суетой. Земля расцветает.

  "Надо же, табуреты! - говорил себе я, мысленно копируя интонацию недавнего
собеседника, - видите ли, трудно ему сказать, чем же являются эти
деревья!"... Понятно, любой предмет материального мира настолько сложен, что
сосну обыкновенную можно описывать бесконечно долго, начиная от её
дендрологических свойств, проходя через строение хвои, касаясь механизма
фотосинтеза и неосторожно задумавшись над квантованием света да красным
смещением разлетающихся галактик. Когда-нибудь позже, возвращаясь к
устройству корневой системы, питающей организм водой и минеральными
веществами, расточать слова, погружаясь в многообразие частиц вплоть до
атомарной структуры тканей, проваливаясь сквозь физику вакуума - и не найдя
точки отсчёта. "А ещё в каждой табуретке томится дух убитой сосны". Однако и
этого мало, ведь кроме внутреннего устройства есть ещё одно не менее
беспредельное измерение - это связь объекта описания с окружающим миром.
Можно без конца рассуждать, чем сосна представляется белке и лесорубу,
лишайнику и охотнику, муравью и ветру, можно погружаться в детали, как в
годовые кольца тысячелетнего древа, дополняя нескончаемый перечень и не в
силах поставить точку. Так я рассуждал, иногда наступая на шишки в траве,
задевая листья папоротника и порою вглядываясь в рельеф коры проплывающих
мимо стволов, и воспоминания заботливо предлагали картины из давно покинутых
галерей прошлого. В детстве, используя тёплый от полуденного зноя асфальт
как наждак и мастеря из куска сухой оболочки старого дерева маленький
кораблик, ощущаешь податливость материала, и нет ничего интересней
превращения бесформенного обломка в предмет гордости, сочетающий в себе
первобытную красоту и функциональное совершенство. Когда-нибудь потом, давно
отправив свою щепку в бесконечное путешествие и вовсе о ней забыв, сидя за
партой, выглянешь в окно, то ли опрометчиво желая найти там подсказку, то ли
просто убегая от скуки. Взгляд блуждает в зарослях сирени, уже не пытаясь
отделять ветку от ветки, лист от листа, но воспринимая их как единый
источник недорогих букетов. Пройдёт время, школьный двор превратится в
островок, затерянный среди воспоминаний. А кусты да рощи окончательно
переместятся в область абстрактного знания, увязывающего сочетания слов с
тем или иным запахом одеколона.

  Когда-то Жорж довольно занятно рассказывал о проблемах, связанных с
эволюцией реальности для субъекта, изучающего жизнь. Мы шли по чистому
снежному полю, направляясь туда, где округлая плоскость земли уходит за
горизонт, вовсе не заботясь о том, чтобы взгляд гостей хоть на что-нибудь
мог опереться. Сапоги, сшитые так, будто мастер и не подозревал о
существовании различий между ступнями левой и правой ног, поскрипывали и
приминали наст; мех одежд, соприкасаясь со звонкой свежестью замершего
воздуха, медленно покрывался изморозью. Блики от снега слепили глаза, однако
Жорж надел невесть откуда появившиеся окуляры с тёмными стёклами, будто
задымлёнными на открытом огне. В целом, вид его вполне отвечал манере
рассеивать кабинетную скуку, так необходимую для зачатия идей, своим
явлением в мир непосредственно и во всеоружии, как бы желая если и не
потрогать руками объект наблюдения, то уж следить за ним, вдыхая дым
событий. Он говорил: - Коллега, говоря откровенно, рекомендую вам отказаться
от этих безнадёжных попыток. Электронный версификатор возможен только
гипотетически, а практика показывает, во-первых, жуткую дороговизну его
реализации, и, во-вторых, совершеннейшую бесполезность подобных изделий. Что
касается второго пункта, готов сразу же парировать вероятные возражения:
нет, его прямое использование не принесёт радости людям - вам должно быть
понятно, что в таких делах читатель ищет сострадания, а этого по вполне
понятным причинам у бездушного автомата нет, и взяться неоткуда. Далее,
варианты перепрофилирования под военные нужды либо для перспективных
экспедиций за пределы обитаемой части вселенной упираются в основную
проблему теории контакта - как известно, уровень взаимопонимания сторон
прямо зависит от результата пересечения их культур: плохо, если это - пустое
множество. Пусть, например, электронный армеец адаптирован под нужды
строевой службы с вменёнными обязанностями по сочинению песен и речёвок на
злобу дня; другой специализации не просматривается. Сложность состоит в том,
что каждый солдат по отдельности может представлять собой исключительную,
высокоорганизованную личность, но в составе коллектива он превращается в
неразличимый фрагмент монолитной боевой машины, и уже она становится
объектом, контактирующим со средой. Мозг солдата и строевой устав можно
препарировать, подстраиваясь под каждый из них порознь и порождая то
философские строки для рядового Зильбермана, то скабрезные вирши для
старшины Нетямкина. При этом для всей команды придётся выдумать нечто совсем
иное, поскольку на плацу мысли солдат обязаны, должны быть сосредоточены
исключительно на отработке строевых команд и несгибаемости коленей, если,
конечно, мы говорим об армии, перенявшей прусскую манеру марша. Должны - да
не слишком хотят. Для решения поставленной задачи придётся анализировать,
помимо газетных заголовков, необходимых для настоящей злободневности, не
только сухие инструкции, не только типологические особенности характера
каждого бойца, но и настроение всего личного состава как некой группы, не
лишённой, в определённом смысле, общественной души. Так вот, строй солдат,
если только это не взвод новобранцев, не думает о частных проблемах каждого,
равно как и солдаты после отбоя мало озабочиваются делами рассыпавшегося
строя. Пересечение личных и общих задач по мощности настолько мало, что
песни в исполнении коллектива будут услышаны разве что жёнами офицеров. -
Жорж поднял глаза к небу. Там отражалась беспредельная снежная равнина. - То
же касается и общения с неизвестными обитателями неоткрытых миров. Вернёмся
теперь к первому пункту, о дороговизне. Далеко ходить не надо, вы, смею
предположить, в курсе разработок Дугласа Лената. - Конечно, я был в курсе.
Когда-то Ленат затеял создать некую решающую машину, действующую на основе
системы эвристик, правил самостоятельного поведения, способную пробовать,
ошибаться, открывать. Работы продвигались быстро и красиво, практическое
воплощение идеи состязалось с живыми людьми в какую-то непростую игру и
неизменно выходило из неё победителем, несмотря даже на специальные
изменения правил, чтобы облегчить людям судьбу. Впрочем, самым последним
облегчением стало полное исключение Эвриско из игры. Красноречивое признание
железной мощи. Однако время шло, и на смену бурному развитию проекта пришёл
застой, и последнее, что я из него помню, так это странное недоумение,
которое выразил автор приблизительно в следующих словах: "Оказывается, люди
недооценивают роль, которую играет в их решениях так называемый здравый
смысл. Для того чтобы ориентироваться в реальном мире, а не на игровом поле,
в Эвриско нужно внести некое подобие энциклопедии". Я сказал об этом Жоржу,
и он подхватил мои слова на лету: - А, так вы не знаете, чем всё
закончилось. В далёком 1984 году Ленат действительно понял, что одно дело
оперировать с математическими абстракциями конечной сложности, и совсем
другое - попытаться сделать хоть один шаг по земле. Он, конечно, развёл
руками, но не опустил их: засучив рукава, построил ЦИК - это такой механизм
представления знаний, от слова энциклопедия - и стал планомерно насыщать,
наполнять свою систему самыми разными сведениями об окружающем мире. Для
человека огонь горяч, а лёд холоден, Земля вертится вокруг солнца, но
светило встаёт на востоке и садится на западе, между тем как вода не имеет
запаха. Чтобы передать знания людей о мире, приходится их описывать как
шифр, ключом к которому служит сам человек. Иначе нельзя. Ведь тогда от
наших знаний останется лишь голая математика, которая сама по себе есть
воплощённая логика. А уж логика сводится к набору правил, не имеющих к
реальности никакого отношения. Для того чтобы убедиться в бесперспективности
работ, Ленату понадобилось еще 10 лет. - Мы не то чтобы шли с определённой
целью добраться до какой-нибудь географической точки, но скорее просто
насыщая не слишком важную беседу содержанием снежного пространства. Мы
двигались вперёд, оставив за спиной то, что когда-то было стеной из
черепашьей брони, и двигаясь за линией горизонта. Белая гладь простиралась
во всю ширь обзора, соединяясь с голубым куполом неба. - Знаете, хорошо
здесь у вас. - Помолчав, заметил Жорж. - Если я однажды устану от людей и
дел, то, пожалуй, брошу всё и переберусь в какую-нибудь пустынную глушь,
хоть бы и на эту чистую, привольную землю. То есть, конечно же, снег. - Мы
неспешно скрипели сапогами, и сухие звуки из-под ног да наши голоса одиноко
разлетались по сторонам, не встречая препятствий. - Мне кажется, - заметил
я, - что под снегом дремлет вереск.

  Воспоминание, как сон под утро, побледнело и улетучилось, и я вернулся к
собственным логическим построениям. "Выходит, тот самый здравый смысл Лената
заключается не в бесконечном растекании мыслию по древу, как удачно
выразился переводчик "Слова о полку Игореве",** а, наоборот, в умении
увидеть дерево целиком и, не вдаваясь в детали, использовать его в своих
интересах. Ведь не зря один неглупый человек сказал в адрес другого
неглупого человека, что любая собака в сто раз его умнее, потому что не
терзает себя мыслью о сущности мяса, а просто его ест". Я подошёл к
ближайшей сосне и остановился. Огромный ствол будто подпирает небо, в ширину
достигая трёх обхватов рослых людей. Мощные наслоения коры с
неповторяющимся, как рисунок человеческой кожи, пластинчатым рельефом на
ощупь податливы и шершавы. Прикоснувшись к тёплой поверхности, я раздвигаю
ладони, распрямляя руки в нечаянной попытке обхватить необъятный ствол,
прижимаюсь щекой и вслушиваюсь в гул напряжённой жизни, так незаметной
снаружи, и, поведя плечом с запрокинутым ружьём и подумав напоследок, что не
попробуешь - не поймёшь, приник всем телом к пахнущей смоляной свежестью
громадине.

  Прошло несколько часов. Чучельнику, мирно шелестящему газетой, выпала
возможность лишний раз блеснуть эрудицией и осчастливить слух окружающих
гекзаметром, когда, как он выразился, "вышел из пены морской любимец богов
номер восемь"* и, ничего не понимая, принялся бормотать что-то о государстве
Чжун го, о дереве, огне, земле, металле и воде,*** с рассеянным видом надел
халат и обулся в тёплые тапки. Чучельник тихо напел непривычную для
европейского уха мелодию, разложенную на пять тонов китайской звуковой
гаммы, на что дядюшка Ау, поправляя причёску перед зеркалом и осматривая
себя так, будто видит в первый раз, отреагировал неохотно и не сразу.
Почесав пышную чёрную бороду, он повернулся в нашу сторону и, совсем не
улыбнувшись, поинтересовался, какой сегодня день недели, затем, покосившись
на меня, осведомился, отчего в помещении посторонние. Ему сказали, что
теперь здесь все свои, и даже более чем, а сегодня воскресенье, так что
милости просим присоединиться к нам: передо мной была расстелена карта
Евразии, и я с интересом изучал странную игру зон цивилизационно-культурного
разграничения, наползающих одна на другую и подрагивающих подобно морскому
прибою; отмотав на несколько веков назад, я ещё раз проследил поход дружины
Ермака, подчинивший сибирские земли Московскому царству, после чего полоса
Орды уже под новым началом вновь протянулась от моря до моря - хотя нет,
морские ворота открылись позже, в эпоху Петра I. А как воевали с Оттоманской
империей! Смешны сетования исторических игроков на наше византийское
коварство, Россия всегда была последовательна и предсказуема в турецком
вопросе: ей всего-навсего нужно было получить выход к тёплым морям.
Освобождение града Константинова, оседлавшего Босфор, конечно, было
некоторой христианской, европейской миссией, и даже Вольтер, полный
неподдельного энтузиазма, происходящего, впрочем, из идей Просвещения (то
есть, он полагал задачей монарха нести свет цивилизации варварам), в письмах
к Екатерине напоминал, что даже Пётр Великий собирался сделать
Константинополь столицей Русской империи, а сам он убеждён, что именно
русским суждено изгнать турков из Европы. Философ сильно увлёкся мыслью об
освобождении Греции, возрождении чистого духа Афин, и, несмотря на свою
вполне извинительную некомпетентность в военных вопросах, хотел, чтобы и
сражения велись на античный манер, да советовал русским войскам применять
боевые колесницы, "ведь они так хороши в степях Причерноморья". Что же,
война за войной, раньше или позже, турки потеряли в Европе всё, за
исключением бывшей столицы давно поверженной Византии, потеряли Крым,
потеряли Азов - вообще, здесь им до обидного не везло с противником. Я
двинул события вперёд, пройдя через смутное время начала XX века, угодив в
перестройку и развал Союза, когда по телу Евразии пошли трещины, однако
Европейская её часть принялась срастаться. Восточнее, раздираемый
противоречиями (а точнее, нежданно свалившейся химерой свободы), дрожал
Кавказский хребет, на холмах Грузии явно от руки было начертано "Саакш".
Поднималась юго-восточная Азия, шевелился Китай, оживился и подоспевший
дядюшка Ау. Он посмотрел на пульсацию границ Поднебесной, уже не столь
самодостаточной, как инь и янь, но превратившейся в некоторое подобие
воронки, затягивающей в себя прилегающее пространство и питающееся его
тканью. Съёживается Япония, давно лишённая имперского стержня и теперь на
глазах теряющая экономическую инициативу. Ворочается разделённая Корея,
живёт своей жизнью Вьетнам, строящий светлое будущее по рецептам Адама
Смита; на севере, отделяя Китай от России, отгороженная от всего, Монголия
мирно пасёт стада лошадей. Дядюшка Ау собирает волосы в косичку и
перетягивает их резинкой; он будто впервые видит движение культурных
пространств, отнюдь не монолитных, но взаимопроникающих (в конце концов, всё
это держится на плечах непоседливых людей), и жадно всматривается то в горы
Тибета, то в русско-японские острова, и взгляд его наполняется тёплыми
переливами отражённых красок слегка светящейся карты. - Между прочим, -
сказал я, - в отличие от европейцев, чей организм в силу определённых
мутаций вырабатывает лактозу на протяжении почти всей жизни, китайцы такой
особенностью не обладают, в результате чего они вовсе не пьют молоко. Не
считая младенчества, конечно. - Чучельник добавил: - Кстати, что касается
напитков. Как сообщает ИТАР-ТАСС, наши белорусские товарищи разработали
оригинальный рецепт изготовления прохладительного картофельного напитка,
аналогов которому пока нет. По словам Зенона Ловкиса, генерального директора
научно-исследовательского и проектно-конструкторского института пищевых
продуктов, "по цвету он напоминает хлебный квас, очень приятен на вкус,
хорошо освежает, обладает целебными свойствами". Продукт может стать хорошей
альтернативой известным заокеанским образцам, а между тем в институте
развивают успех и планируют разработать напитки газированные и
негазированные, с добавлением тмина, слабоалкогольные и, например, созданные
специально для спортсменов. - Он отложил "Известия", встал и прямо посмотрел
на г-на Убервольфа. Тот, вновь опустив глаза на карту, сказал, что за
океаном скучно, однако, честно говоря, он давно собирался переменить место
обитания и отправиться - конечно же, за свой счёт - в земли, породившие один
из древнейших организмов под названием Китай, туда, где всё настолько прочно
задумано, что даже потрясения XX века никак не сказались на здоровье
почтенного великана, равнодушного к судьбам людей и потому дающего им
настоящую свободу. Это хтонтическое существо также не интересуется ничем
вокруг, и даже та каменная броня, которую мы знаем под именем Великой стены,
возводилась, чтобы отгородиться от докучающих бестолковых варваров, а теперь
и она самому Китаю неинтересна. - Наиль Рашидович, занятый насущными делами,
появился из-за ширмы и поинтересовался сначала дядюшкиным самочувствием, а
затем - на который час заказать билеты, давая понять, что все, то есть все
без исключения, расходы на себя берёт контора. Г-н Убервольф, чуть подумав,
ориентировал своего врачевателя на утро понедельника и потом, немного
помолчав, добавил: - Раз покоя и одиночества мне всё равно не видать, я
поеду не один. Со мною будет молодой человек. Ученик.

  Если поднести к уху раковину морского моллюска, послышится шум, отдалённо
напоминающий шуршание пенящихся волн, накатывающих на холодную гальку
тёплого пляжа. Если обхватить голову руками, соприкасаясь кончиками пальцев
на затылке и локтями перед носом, можно услышать биение сердца. Если выехать
далеко за город, вдруг начинаешь замечать силуэты неосторожных мыслей,
резвящихся на открытом пространстве, ведь здесь, на заповедных землях, они
легко отвыкают прятаться от человека. Я стоял, закрыв глаза и прижавшись
щекой к бугристой коре, и свет сквозь опущенные веки проникал всё бледнее и
бесцветней. Чей-то голос, так похожий на мой, где-то далеко бормотал
гумилёвское "я знаю, что деревьям, а не нам, дано величье совершенной
жизни", мысленная панорама лесного совершенства постепенно сменилась
фантасмагорическими картинами, с контурами стволов, белыми на чёрном, со
звёздами, утешающими человеческое одиночество, бездну всплывающей тьмы
очертили электрические фейерверки, белые линии переплелись между собой,
потянулись во все стороны, охватывая планету и уходя за её пределы - и мир
вокруг исчез.

  Прошло несколько часов. Двое шли со стороны поляны, размеренно обмениваясь
фразами. Фигуры, тёмные на фоне салатного великолепия травы, сильно
разнились. Одна, стройная и высокая, аполлонических пропорций, двигалась
ровно и легко; в ней мы без промедления узнаём Чучельника. Вторая же,
плотная и немного нескладная, как и должно быть присуще человеку, живущему
без оглядки на условности социума, выдавала основательного Вальдхаузена.
Впрочем, шагал он совершенно бесшумно. Безлюдье простиралось во все стороны,
и голоса путников, негромкие, разносились между деревьев, почти не встречая
препятствий. Лесник, без ружья размахивающий руками, обстоятельно высказывал
свою мысль... Но позвольте, откуда всё это известно? - усомнится
внимательный читатель. Кто свидетель?.. Верно, ничьи глаза не наблюдали за
собеседниками. Но, в конце концов, события происходят даже тогда, когда за
ними совсем никто не следит - во всяком случае, в этом нас уверяют и здравый
смысл, и Людвиг Фейербах.**** Поэтому, даже при полном отсутствии имевшейся
до сих пор возможности точно фиксировать факты и доверять их бумаге, у нас
есть и основания, и необходимость, опираясь на известные траектории и владея
некоторой картиной будущего, позволить себе небольшой опыт художественной
реконструкции. Итак, Вальдхаузен, простоватый с виду, говорит о вещах
довольно серьёзных: - Может быть, всё-таки стоило дождаться г-на Павленко?
Всё же отчасти это и его хозяйство. Что, если у него другие планы? -
Чучельник, едва ли меняясь в лице, пружиня в теннисных тапочках по мягкой
земле, спокойно и чуть снисходительно возражает: - Поверьте, ваши сомнения
беспочвенны. Во-первых, если бы г-на Павленко не был так стеснён
обстоятельствами, рано или поздно он занялся бы активацией лично, ведь
другого назначения у системы нет. Во-вторых, параметры контура подобраны
таким образом, что они почти полностью повторяют докризисную модель, как
наиболее устойчивую из возможных на сегодня интегральных форм. А разве не в
этом смысл системы?.. В третьих, время. Именно сейчас, когда так податливо
течение истории, важно успеть сделать всё от нас зависящее, чтобы её новое
русло прошло именно там, где оно будет лить воду на нашу мельницу с
наибольшей выгодой. То есть чем раньше, тем вернее. Ведь нельзя забывать о
конкурентах: разным людям светлое будущее видится по-разному. - Лесник
пожимает плечами: - Вроде бы крыть нечем... Кстати, я собираюсь на днях
выбраться в город, вновь посмотреть на людей, так сказать, в их естественной
среде обитания. Как там, всё по-старому? - В ответ собеседник качает
головой: - Вообще говоря, советую повременить. Ожидаются волнения. Вы же
понимаете, что теперь встряхнётся весь контур, от Находки до Бреста. Это
жизнь. - Лесник вздыхает: - Эта жизнь... Почему людям не достаточно
простого, обыкновенного счастья быть?.. Почему их подчиняет ритм
взбудораженного социума? Между прочим, это так похоже на леммингов... - Двое
поглядывают по сторонам. Едва ли их волнует великолепие леса: трудно
наслаждаться тем, чем распоряжаешься. - О, вы не знали? - говорит обладатель
иронической улыбки, - загадка леммингов частично прояснилась. Как оказалось,
прежде чем случится непоправимое, перед толпой мирно пасущихся индивидов
всегда выступает инициативная группа лидеров, восклицающих: "догоним и
перегоним", "обеспечим достойную старость" и тому подобное. Смотрите-ка, мы,
похоже, пришли. - Перед ними высится дерево. Его величественное равнодушие
встречается с ответным безразличием со стороны двух людей: им интересно
другое. Зацепившись ремнём за выщерблину коры, на сосне висит ружьё.
Вальдхаузен с детской непосредственностью бросается к своей пропаже и
говорит: - Мы кое-что нашли!.. - Чучельник задумчиво потирает обгоревшую на
солнце шею и заключает: - ...и кое-кого потеряли.

  -----
  * По древнегреческой мифологии, из морской пены появилась Афродита.
  ** Многие замысловатые выражения произошли из-за ошибок переписчиков и
переводчиков с древних рукописей и языков; так, фраза "проще верблюду пройти
сквозь игольное ушко" изначально говорила о верёвке (греч. kamilos), а не о
метафорическом корабле пустынь (греч. kamelos). То же касается и "растекания
мыслию": в старославянском тексте фигурирует "мысь", то есть белка ("мышь"),
а "растекаться" значит "разбегаться".
  *** Пять элементов, или фаз ("у син"), лежащие в основе всей онтологии,
космологии и вообще традиционной духовной культуры и науки Китая (в
особенности астрономии, медицины и оккультных искусств).
  **** См. Л. Фейербах, собрание сочинений, изд. Болина и Иодля, т. VII,
Штутгарт, 1903, стр. 510.

--
Dmitry Korolyov
AY3-UANIC