Полузабытое детство, маленькая далёкая страна беспредельных просторов и
таинственных подвалов, где в летнюю эпоху можно бегать босиком, а в период
зимнего оледенения лететь со скользкой горы, криком отчаянной радости
встречая то, что ждёт впереди; стремительная юность, в которой всё ярко и
притягательно, и смешно, и горько, потому что мир ещё не заслонён
условностями, - всё это не проходит бесследно, и респектабельные ныне люди
порой испытывают непреодолимую тягу к простоте. Кто-то находит радость
минутного счастья, отдавая себя во власть природы, сбрасывая доспехи
цивилизации и оставаясь с пленённой планетой один на один; кто-то мастерит
модели кораблей, прекрасные в своей бесполезности, и топит их с приходом
новой весны; иные упрямо разгадывают кроссворды, нимало не интересуясь
верностью предположений; да, человека, протяжённого во времени, должно
что-то объединять. Если, обращаясь к себе, задать неудобный вопрос: "Кто же
ты, человече?" - и попытаться на него честно ответить, то вдруг станет ясно,
что на самом деле ты вовсе не специалист по манипулированию цифрами, не
обладатель таланта проникать в мысли людей. Пусть проходят годы, меняются
занятия, лица и города, но всегда есть несколько мелочей, в которых ты
неизменен, в которых ты и заключён. Возможно, дорогой друг, ты любишь
держать в руках шахматные фигурки, и это в тебе важнее всего на свете. Как
будто точка, из которой растёшь.

  Профессор обожает ездить на трамвае. Признаться, терять время в грохочущем
неповоротливом железном ящике не очень-то хотелось ни мне, ни Жоржу. Я
немного удивился его утреннему звонку: он сообщил, что, по всей видимости,
встречу придётся несколько сдвинуть по шкале времени, поскольку желание
гостя - закон; и, в конце концов, чтобы хоть в чём-то сохранить уверенность,
мы нашли целесообразным сдвинуть также и точку встречи в район Октябрьского
моста, а уж потом встать на путь приближения к ДК. В своих комментариях Жорж
заметил, что было бы преувеличением назвать уговорами его скромные попытки
предложить иной вид транспорта, равно как и нельзя сказать, что доктор Фюнер
был настойчив в своём желании: мысли человека отражаются в глазах, и одного
взгляда в них было достаточно, чтобы понять неуместность любых добрых
советов по рационализации маршрута. Я улыбнулся в телефонную трубку и
подумал, что будущее, не распланированное до мелочей, намного интересней
отработки дотошного расписания, и выехал в неизвестность.

  Становясь туристом - а профессор, безусловно, сегодня выступал именно в
этом качестве - всякий смотрит на город по-другому, его интересуют места,
события и люди, в повседневной жизни совершенно игнорируемые. Можно даже
сказать, что так называемые достопримечательности для местных жителей
существуют в основном лишь как мифологический феномен, не имеющий отношения
к реальности. Впрочем, с традиционными объектами внимания экскурсий фон
Фюнер давно уже ознакомился, это избавило нас от посещения утомительно
скучных памятников архитектуры и краеведческих музеев, хранящих совершенно
бесполезные сведения. Нашу поездку можно было назвать этнокультурной
экспедицией.

  Субботнее утро хмурилось. Пустые улицы отдыхали от прохожих, неспешно
примеряя на себя новые одёжки из свежего, пышного снега. Вдоль дороги
невзрачно зябли деревья с чёрно-белыми ветками, усечёнными заботливой
человеческой рукой. Вороны, исполненные равнодушного достоинства, иногда
перелетали между геометрически правильных крон, переговариваясь между собой
на древнем языке, не нуждающемся ни в переводе, ни в переменах. Со стороны
старых домов, достойно не замечающих новостроек, потянулись первые дворники,
деловито неся на плечах лопаты и вооружённые ломами: им предстояла
благородная задача этими нехитрыми инструментами и теплом своих тел
растапливать лёд, за ночь покрывший тротуары.

  Жорж поглядел вдаль и сказал: - А знаете ли вы, господа, что некогда по
Брест-Литовскому проспекту ходил трамвай? Это было... - он вдруг закашлял,
вероятно, прочищая горло, а я уловил некоторое сходство ритма и с
удовольствием процитировал Гумилёва: -

       Это было ещё до Адама,
       В небесах жил не Бог, а Брама,
       И на всё он смотрел сквозь пальцы. -

  Г-н Павленко отвёл от лица кулак в перчатке из тонко выделанной кожи
оленя: - Ну, не настолько давно, однако многие об этом не помнят. В те
времена проспект больше напоминал улицу, дома стояли ближе к дороге, и
однажды, когда Брежнев, навещая наш тихий город, проезжал здесь, то либо
какой-то сумасшедший выстрелил из охотничьего ружья в знак приветствия, либо
просто с чьего-то балкона упал цветочный горшок, но так или иначе, случился
инцидент, и тогда генеральный секретарь без промедления распорядился
проспект расширить и всё лишнее убрать.

  Я добавил: - Аналогичный случай. На площади Октябрьской революции,
известной также как площадь Независимости, было какое-то важное мероприятие
из области государственных торжеств. Светило майское солнышко, было тепло,
ветерок разносил брызги фонтанов. И вот, на одном из балконов, простой
решёткой не скрывающих от прохожих своего содержания, появился гражданин
преклонных лет, в полный рост и в семейных трусах. Наверное, прибыв к
родственникам на праздник, он уже освоился в апартаментах, но ещё не
ознакомился со всеми нормами приличия, либо уже потихоньку выживал из ума.
Так вот, не успел он даже как следует облокотиться об ограду, чтобы
насладиться весенним великолепием, как в квартире раздался телефонный
звонок, и оторопевшим хозяевам строгий оперативник настоятельно рекомендовал
немедленно убрать деда с балкона. Вот так. Мне эту историю рассказал один из
работников госбезопасности, между прочим. Кстати, оцените скорость реакции,
ведь дело было, можно сказать, в доцифровую эпоху.

  Показавшись из-за поворота, зазвенел трамвай, и мы, разом вздрогнув от
воздушного коктейля из холода и долгожданной неожиданности, бодро
переглянулись. Профессор был экипирован лучше других, его тулуп на меху
неизвестного, но явно породистого зверя сверху дополнялся самой настоящей
шапкой-ушанкой, скреплённой завязками под подбородком, снизу струились
теплом меховые сапоги времён Золотой лихорадки, а рукавицы вполне
гармонировали со всем остальным. Как весело заметил Жорж, уже только ради
такого облачения стоило заехать к нему домой, а то пальтишко профессора, в
котором он прилетел из далёкой страны, знающей о снеге лишь то, что он
белый, не слишком подходит для долгих прогулок. Между тем, сам г-н Павленко,
с серьёзным видом сославшись на свою отменную закалку, предпочёл наряд
английского кроя, довольно хлипкий для наших широт. Трамвай замедлил ход и
остановился, со скрипом раскрывая створчатые двери.

  Живо поднявшись по ступеням, мы вошли внутрь почти пустого вагона. Окна,
матовые из-за узорчатых льдинок, лишали нас обзора, и улица, скрываясь за
лязгающими дверями, загудела, дёрнулась и понеслась прочь, в сторону,
противоположную направлению нашего движения - однако судить о том было
возможно лишь по опыту и глядя в узкие проталины на стёклах, согретых
дыханием любопытных пассажиров. Вперёд, под стук колёс, навстречу новому
дню! Рельсы шипели от соприкосновения с железом колёс, вагон раскачивался из
стороны в сторону. Мы заняли сиденья. Профессор, оказавшись у окна,
развернулся к нему всем корпусом, снял рукавицу и приложил ладонь к ледяной
поверхности, подержал некоторое время, наблюдая колыхание пара,
поднимающегося над биологической плавильней, затем отнял руку. Отпечаток
ладони переливался февральскими красками домов и деревьев, столбов и
дорожных указателей, стремительно проносящихся мимо. Профессор повернулся к
нам, на его лице бродил плохо скрываемый восторг. Тут подошёл кондуктор и
полюбопытствовал насчёт билетиков. Узнав об отсутствии оных, он предложил
свои услуги и доверительно поинтересовался, собираемся ли их компостировать.
Таким образом, подведя операцию к логическому завершению, он обменял нашу
мелочь на талоны, уже испытавшие на себе зубы компостера. Проведя взглядом
не совсем честного предпринимателя (а разве бывают другие?), возвратившегося
на своё, вероятно, самое тёплое место, мы весело переглянулись, и я
сказал: - Между прочим, трамвай считается оптимальным видом городского
общественного транспорта, легко обставляя автобусы, троллейбусы и метро, не
говоря даже о такси. Действительно, он не отравляет воздух, при всём желании
с трудом может нарушить правила дорожного движения, и так далее. Но
почему-то люди предпочитают автомобили. - Фон Фюнер надел рукавицу и
ответил: - Это потому, что они дорожат временем, но не ценят жизнь. - Жорж
вклинился: - Отличное замечание. Прошу обратить внимание на пару офисных
зданий. - Он махнул рукой в сторону окна, и профессор прильнул к пятну
света, вглядываясь в многоэтажные строения, тщательно отремонтированные и
облагороженные строительной шубой и косметическим стеклом, а затем
изуродованные вентиляционными коробками кондиционеров. - Их с завидным
постоянством навещает мой коллега: в одном работает, а в другом обедает. -
Мне стало несколько неудобно: - Строго говоря, не я один.

  Так мы ехали и говорили без особого смысла, если только не считать
осмысленным обмен информацией, которая в дальнейшем пригодится разве что для
подобных же разговоров. Я смотрел на людей. Их было мало, и поэтому они
отличались между собой. Старушка впереди салона, одетая в базарную одёжку,
везла с собою внушительного вида клетчатые сумки, по всей видимости,
наполненные товаром сельского происхождения; солдат, видимо, закалённый
ничуть не менее Жоржа, кутался в шинель; ближе к нам сидел человек, явно
проигравший свою жизнь, одетый в лохмотья, и если бы не спасительное
расстояние между нами и мороз, благотворно влияющий на ароматический аспект
атмосферы человеческих обществ, нам было бы несколько неприятно. Хотя
профессору на некоторое время вполне мог бы понравиться местный колорит in
naturalibus*.

  Мы приближались к нашей остановке, где следовало выйти, оглядеться и
пересесть в метро, хранящее следы минувшей эпохи почти так же верно, как и
старый трамвай. Но стоило Жоржу завести об этом речь, как профессор
загрустил, привстал, потом сел и спросил, нет ли станции метро где-нибудь
дальше по ходу движения. Г-н Павленко выразился в том смысле, что, конечно
же, есть, однако в таком случае не совсем понятно, что считать этим самым
ходом движения, если мы вместо приближения к цели всё утро от неё только
удаляемся. Я вспомнил, что сейчас должно показаться нечто интересное для
нашего гостя и, заодно возвращая компании благодушие, увлечённо сказал: -
Кстати, когда раскроются двери, посмотрите на улицу - нас ожидает
незабываемая картина, а именно стойбище, лежбище и кладбище трамваев. - Жорж
неопределённо повёл плечом, а фон Фюнер обратился к створкам дверей, которые
не заставили себя долго ждать. Они отворились, и в салон ворвалось солнце.
Его холодные лучи отражались от крыш автомобилей, стоящих тут же, и слепили
глаза, но не могло быть помехой тому, кто беззастенчиво тратил чужое время
из любви к технике ретро. Пассажиры зашевелились, базарная бабушка вышла, а
вместо неё зашла другая, точно такая же. Профессор гладил взглядом вагоны,
замершие на приколе в трамвайном депо, давно утратившие блеск, видел
обглоданные годами железные скелеты, держась рукой за край сиденья, что-то
происходило в его памяти, и было ему хорошо.

  Дальше мы ехали, как будто миновав рубеж, и торопиться больше было некуда.
Я напоследок глянул на часы: по инерции они следили за мгновениями, но в
этом уже не было никакого проку, ведь теперь и наше ощущение времени
приобрело естественную безмерность, а будущее - лёгкую, как утренний
ветерок, неопределённость. Мы отдыхали.

  Однако праздность невыносима. Жорж, избавившийся, наконец, от намерения
выскочить из трамвая, обратился к фон Фюнеру: - Кстати, профессор,
возвращаясь к вопросу о всеобщем благоденствии, - несколько иронично, как
мне показалось, начал он свою мысль, - есть один момент, который вводит
некоторые коррективы в этот проект. По последним расчётам, если действовать
по плану, то, несмотря на постепенность предполагаемых трансформаций и
финальную их позитивность в глобальном масштабе, между зонами,
активированными в первую очередь и подключаемыми с задержкой, возникает
слишком большая вероятность превращения межзонального дисбаланса в фактор
системного разрыва. Анализ показывает, что если допустить подобную
асинхронность в отношении соседних регионов, то за счёт подъёма одних
ожидается падение других, а это особенно неприятно, поскольку изначально не
входило в планы. Таким образом, чтобы... - Я с трудом понимал, о чём толкует
Жорж. Похоже, его слова были дополнением к информации, известной фон Фюнеру.
Насколько можно было догадаться, Жорж склонял собеседника к принятию более
решительных действий на вверенном участке ответственности, но вот предмет
обсуждения от меня ускользал, как солнечный зайчик, падающий сквозь
затягивающийся отпечаток ладони профессора на морозном стекле. Монолог
грозил затянуться надолго, но фон Фюнер, похоже, не был расположен к
серьёзным размышлениям и тем более к каким-либо важным решениям, о чём
довольно скоро и уведомил г-на Павленко, сообщив, что подумает об этом
потом, не сейчас.

  Чуть погодя, мы въехали на Подол, покружили по его тесным улочкам, сделали
последний разворот и стали на конечной остановке. Я объявил её несколько
раньше водителя: - А из нашего окна площадь Красная видна! - Старые названия
принадлежат истории, их уже никто не отменит. Хриплые динамики трамвая
огласили благодарность пассажирам за участие в прогулке и пожелали провести
день с удовольствием, и мы ступили на мостовую, о каменной сущности которой
из-за плотного слоя снега здесь, в стороне от движения автомобилей, можно
было только знать. - Идёмте к набережной, - сказал фон Фюнер, - там должны
быть корабли. - Он обернулся к предмету своего увлечения, сладко вздохнул, и
мы двинулись вперёд.

  По дороге наша компания задержалась у палатки, источающей аппетитный
аромат душистого ливера с луком, печёных яблок и прочей начинки для теста.
Профессора заинтересовала одна надпись среди прочих названий блюд уличного
питания: между чебуреков, сосисок в тесте, пирожков и ватрушек он увидел
ценник со словом "бризоль". Он довольно долго всматривался в образцы за
стеклом витрины, заглядывая то с одной стороны, то с другой, затем всё же
обратился к продавщице: - Будьте любезны, мне, пожалуйста, бризоль, одну
штуку. - В витрине мелькнул белый халат, хлопнула дверца печки, и через
минуту, в течение которой профессор продолжал задумчиво смотреть внутрь, он
предстал перед нами со странным предметом в руках, со стороны напоминающим
биток в кляре. Похоже, такого поворота событий гость древнего города не
ожидал: он удивлённо осматривал продукт с разных сторон, обнажая его основу,
являющуюся ни чем иным как круглым срезом булки, затем, всё ещё колеблясь,
медленно поднёс его ко рту и осторожно надкусил. Пожевал, недоверчиво
улыбнулся, глотнул, откусил ещё кусочек, сделал пару движений челюстями, и
тут во рту что-то хрустнуло. Профессор замер, потом прошёлся к ближайшей
урне и избавился от объекта своего любопытства. Глянув на нас, он
проронил: - трамваи были лучше, - и мы зашагали дальше, прочь от обманчивых
запахов. Лишь у памятника Григорию Сковороде, глядящего на прохожих свысока,
стоящего в лаптях и с тощей котомкой за спиной, профессор, усмехнувшись,
пояснил свой интерес к торговой палатке: - Видите ли, господа, может быть,
вы не в курсе, но дело в том, что бризоль - это такой мясной блин толщиной
1-2 мм, который жарят без всякого масла и со специями. А здесь мало того,
что нет ничего похожего снаружи, так внутри ещё совсем не мясо, а какой-то
несъедобный фарш. Вообще, в русской кулинарии меня всегда поражал способ
заимствования. Какое блюдо ни возьми, всё делается на свой манер, и остаётся
одно лишь название. - Я примирительно сказал: - А Чайковский - это польская
водка. - Фон Фюнер засмеялся, и мы широким прогулочным шагом направились в
сторону речного порта.

  Так мы ещё побродили с полчаса, глядя на протяжённость замершей реки, на
мост, своими опорами проткнувший ледяной панцирь, на плавучие рестораны,
вмёрзшие в лёд, на рыбаков, одетых не хуже профессора, и было привольно и
тихо, даже шум автомобилей казался естественным фоном природы, таким же, как
гул поезда метро. В него-то мы и сели на Почтовой площади, предварительно
прокатившись в обе стороны на фуникулёре.

  - Видите ли, - говорил мне фон Фюнер, - я человек чрезвычайно занятой, моё
время расписано по минутам на месяцы вперёд. А то, что мы здесь гуляем -
маленькие каникулы, без которых человек рискует превратиться в автомат, не
имеющий ни сна, ни отдыха, пока не сломается. Кроме того, люди творческие
подобно сусликам должны вставать на задние лапки и смотреть над травой, что
же делается вокруг. Понимаете?

  - И ещё, - говорил фон Фюнер, - где брать новые мечты, если вертеться, как
белка в колесе, не видя вокруг ничего?

  Когда мы вышли из метро, солнце было уже высоко. Сориентировавшись на
местности, мы довольно скоро обнаружили явно требующий ремонта Дом культуры
строителей, подошли к афишам перед входом, нашли там контактёра с космосом -
и остолбенели. У каждого из нас были свои причины для удивления. Жорж,
вероятно, больше других знал об этом субъекте, но и мне кое-что было
известно, а профессор, скорее всего, проникся эстетической экспрессией,
чистой, как морозный воздух: на нас взирал лысый Пелюхович, держащий в руках
своего верного друга абсолютно лысого кота Дана. Шутники подправили имя
животного, вставив после "а" букву "у", но и без этого всё было просто
великолепно.

  Отсмеявшись, мы глядели то на лысых фокусников, то друг на друга, и
неизвестно ещё, что сильнее вдохновляло наши улыбки. Жорж предложил пройти
внутрь. Но профессор протёр очки, вытер проступившие слёзы и, к моему
удивлению, сказал, что сердце его может не выдержать такого наплыва
впечатлений, "и возьму-ка лучше я с собой эту афишу". Далее он полез в
карман, извлёк оттуда фотографический аппарат, и со словами "для впечатлений
лучшее хранилище - голова, но для работы нужны материалы" доктор патентного
права сделал несколько снимков.

  Мы повернулись спиной к прибежищу Пелюховича, каждый собирался с мыслями.
Доктор Фюнер посмотрел в глаза г-ну Павленко и тихо сказал:

  - Да, касательно вашего предложения. Думаю, что Европу это заинтересует.

  -----
  * В натуральном виде (лат.).

-- 
Dmitry Korolyov
AY3-UANIC