"Когда солнечный свет, отражаясь в льдинках морозного воздуха, в стёклах
часов и в широких витринах, в деревьях и домах, он попадает в глаза, и,
прежде чем в затухающем отблеске умчаться прочь, беспокоит мозг, заставляя
его пропускать по своим каналам сигнал за сигналом, за мыслью мысль. Так все
органы чувств насыщают нейронные сети движением, до тех пор, пока существует
внешний мир за их пределами. И когда человек вдыхает вселенную, он
становится её отражением. И когда щенок среди красок дня то бежит за
автомобилем, то рычит на неторопливых прохожих, то играет солнечным
зайчиком, сквозь него проходит жизнь, и он движется ей навстречу. Но стоит
опуститься сумеркам, прервётся поток автомашин, пешеходы найдут дорогу
домой, исчёзнут блики, тогда в ночи, когда всё замирает, единственной точкой
притяжения взгляда станет холодная луна, и щенок, прежде чем впасть в
оцепенение, обратит к ней свой первый неуверенный вой. Стоит смежить веки,
закрыть уши и застыть в неподвижности, как внутренний отпечаток мира
начинает бледнеть, съёживаться, тогда ещё недавно ищущий разум засыпает и
сливается со спокойной материей".

  Темнота и тишина обволакивали со всех сторон, не было ни солнца, ни луны,
ни звёзд - ничего. Так что, пожалуй, не было и времени - поэтому оценить,
как долго такое состояние длилось, в рамках ощущений нельзя. Но время за
пределами тьмы, конечно, существовало, потому что оттуда вдруг появился
Жорж, неся в руках мерцающую свечу. Язычок пламени придавал его лицу
причудливый вид каменисто-песчаного пейзажа с возвышенностями и впадинами,
будто передо мной на расстоянии вытянутой руки оказалась рельефная карта
изъеденной космосом планеты, давно потерявшей атмосферу. Или её поверхность,
рассматриваемая в телескоп.

  У каждого бывает первое прикосновение к подзорной трубе. Обычно взгляд
сквозь оптический прибор направляется на стену соседнего дома, на деревья с
тонкими чёрными ветками, на листок, оторванный порывам ветра и долго-долго
летящий к земле. Но человек ни за что не успокоится, пока взгляд его не
устремится, наконец, в сумерках затянувшегося вечера, к овалу бледной луны.
Разгадка её притягательной силы для тех, кто ощущает прелесть в открытии
мира, весьма проста: ведь только луна позволяет человеческому глазу
сопоставить карту морей и континентов, кратеров и гор, отпечатанных на
плотной бумаге старого увесистого атласа, с её физическим оригиналом. Так,
Земля для нас чересчур близка, и даже материк антиподов мы можем увидеть,
только подойдя к нему на слишком близкое расстояние, не умея взлететь в
космос и путешествуя по замкнутой плоскости планеты, капитаны фантазий и
снов. Глядя на жёлтый диск через трубу, водружённую на импровизированный
штатив, вдруг различаешь неоднородность поверхности, видишь гористый
ландшафт, а то, что всегда казалось далёким, неожиданно приближается и
становится понятным, как открытая книга. И лишь удостоверившись в
соответствии науки тому, что видит глаз, начинаешь замечать и то, что карта
спутника гораздо подробней её небесного прообраза, в ней раскрывается смысл
тёмных и светлых пятен, сливающихся в примитивном телескопе в портрет кисти
абстракциониста, а также названия высот и низин, визуально, конечно же,
вовсе не наблюдаемых. Закончив астрономический опыт, вернувшись к атласу,
вдруг осознаёшь: пусть книга ценнее того, что она описывает, но сама по себе
она лишь пачка бумаги.

  Огонёк свечи отражался в сосредоточенных глазах. Тени кратеров и вулканов
пришли в движение, и я понял, что Жорж говорит: - Очнулись? Ну, вот и
ладненько, некогда здесь вылёживаться. Поднимайтесь-поднимайтесь. - Я
пошевелился и обнаружил себя распростёртым на лежанке, сел, разворачиваясь
корпусом к г-ну Павленко, и ощутил удивительную лёгкость в теле. Вдали
забрезжил свет - на столе у бревенчатой стены стояла пара канделябров с
горящими свечами; в углу угадывался силуэт Чучельника. Он спросил: - Ну,
как? - В ответ я встал и вслед за Жоржем направился к столу, на котором
виднелась внушительного формата раскрытая книга. На её листах дрожали
бледные тени. Я почти освоился и сказал: - А почему, собственно, при свечах?
Что, электричество ещё не изобрели? - Спина впереди пожала плечами, а силуэт
в углу заметил: - Теперь это уже всего лишь вопрос времени. По крайней мере,
раньше в этом мире в технологиях проблем не было, и полумрак - это
последствие вашего пристрастия к средневековью. - Он подвинулся к фолианту и
упёрся взглядом в страницу. - Но поскольку мы разрушили барьер, и всё, что
было по разные его стороны, проникло друг в друга, а мы, тем не менее,
продолжаем наблюдение, то миры ваши оказались вполне совместимы, что мы и
предполагали. Также, они теперь состыковались в устойчивую систему с
открытым переходом. Сейчас ожидается некоторая рецессия, каждый из миров в
основном должен вернуться к своим правилам, установится некоторое
гипостатическое равновесие. - Он оторвался от книги, и Жорж поставил свечу
на стол, повернулся вполоборота к нам обоим и скрестил руки на груди. Стало
немного светлее, и я принялся озираться, постепенно заключив, что мы
находимся в маленьком доме посреди ночи. - Между тем, должен вам напомнить,
что чем структура сложнее, тем она уязвимей. Это, между прочим, хорошо видно
на примере маленького затруднения, - он ткнул пальцем в карту, - которое мы
в скорости и поправим. Так что нам пора выбираться.

  "Вот интересно, где я сейчас нахожусь? Стою в домике, сложенном из тел
мёртвых деревьев, гляжу на вечно юное пламя дрожащих свеч - или сижу в
кресле уютного холла, где нет незнакомых лиц, кроме парочки девиц?.. И если
верно и то, и другое, то происходит ли всё одновременно или же
последовательно?" - Странные вопросы выдавали пошатнувшееся самообладание, и
я поспешил взять себя в руки, отгоняя безответные, бесполезные мысли. Я
глянул на разворот карты и увидел совершенно неизвестную местность.

  Жорж шагнул в сторону и плечом распахнул скрипящую дверь. Потянуло
прохладой; воздух в проёме начинал проясняться. Мы вышли наружу. В сумраке
тонуло эхо и звуки шагов, а тело моё от недавнего потрясения, видимо, ещё не
оправилось, и мне приходилось прилагать усилия, чтобы ноги не слишком
пружинили, будто сдеррживая себя от нестерпимого желания прыгать от радости
недавно обретённого сознания. Я спросил: - Жорж, всё-таки не до конца
понятно, как это всё работает. Каким образом мы так легко оказываемся в мире
всадников и катапульт? Ведь к нему даже просто добираться на автомобиле
довольно долго, а уж попасть вовнутрь и увидеть рыцарей, насколько я себе
представляю, и вовсе невозможно? - Голос г-на Павленко был деловит: - О, вы
задаёте интересные вопросы. Вообще-то не всё так просто во взаимодействии
между общей реальностью и системой. В том-то вся и проблема, - тут он бросил
мимолётный взгляд на Чучельника, но продолжил мысль, - что природа позволяет
делать над собой надстройки, осознавать которые сама не в состоянии.
Развитие техники оторвано от эволюции, и натуре оно, образно говоря, не
видно, так как находится над её уровнем. Так же и с сетью миров: из неё
можно наблюдать распростёртую под ней реальность, но саму её можно увидеть
только с ещё более высокого уровня. Что же касается перехода в эктосферу и
обратно, то в общих чертах это объясняется известным феноменом "кипения"
вакуума (он постоянно порождает противоположные частицы, обычно мгновенно
аннигилирующие друг с другом) и эффектом Эйнштейна-Подольского-Розена. - Он
помедлил. - Я доступно излагаю?.. - Мне ничего не оставалось, как вежливо
кивнуть, хотя кое-что из терминов пришлось отложить до посещения библиотеки.
Вообще, люди частенько понимают друг друга из одной только вежливости. -
Эффект заключается в том, что, при измерении качеств одной из парных
элементарных частиц одновременно устанавливаются свойства второй. То есть,
точные параметры парной частицы передаются на сколь угодно далёкое
расстояние, в точности повторяя оригинал. Таким вот образом удаётся из
весьма зыбкого материала, из нуля, так сказать, создавать такие устойчивые
структуры, которые могут находиться без присмотра годами. Конечно, ещё
необходим источник образов, то есть конструктор мира, а дальше - дело
техники. В какой-то степени наш метод - это creatio ex nihilo*, то есть мы
своего рода нигилисты наоборот.

  Чучельник, топавший позади, добавил: -

       "Рядом с каждым нигилистом
       Мы поставим по чекисту" - и хохотнул.

  Но ему не ответило эхо.

  "Интересно, куда подевался Серж. Наверно, стоит где-нибудь у опушки леса,
глядит на трассу и слушает россказни Вальдхаузена о прелестях охоты, о том,
как правильно подбирать ружьё и как не спугнуть ворону". - Я вглядываюсь во
мрак, но почти ничего не вижу. Деревья, деревья, деревья. Что заставляет вас
тянуться вверх и днём, и ночью? Битва за свет, невидимая суетному глазу
человека. Под кронами, уцепившимися в небеса, холодно темно, и мелкая
поросль тратит все доступные силы земли на движение к солнцу. Стремиться
быть выше других значит становиться причиной общего роста. Но среди
гигантских столов, люди не кажутся ничтожными, поскольку могут охватить весь
лес мысленным взором, даже явно не изменяясь в размерах. Я спросил: - Так
что, скоро ли мы доберёмся до города? Любопытно, как вы по этой темнотище
находите дорогу в лесу.

  Жорж двигался чуть впереди, будучи нашим капитаном. Уж кому, как не ему
знать все местные тропы. Он помедлил и, на ходу оборачиваясь ко мне, потерял
равновесие и рухнул; я споткнулся об него и кувыркнулся на твёрдой почве.
"Хорошо ещё, что нет с нами Сержа, - вдруг подумал я, - он бы свои очки
здесь потерял наверняка". Как бы пробуя нашарить очки, я подобрал камешек и
поднялся. Жорж, лицо которого уже почти различалось в тусклом свете,
отряхиваясь, сказал: - Но мы совсем не в лесу, и от дома находимся довольно
далеко. Коллега, мы на Марсе.

  У человека есть определённый запас доверия к маленькой вселенной, в
которой он обитает. Об этом недавно говорил г-н Павленко, в увлечении вертя
в воздухе трубочкой, вынутую из полупустого стакана. "Такая гибкость
мировоззрения, подобная здравому смыслу, но имеющая запасные варианты
траекторий. - В то время его эксперимент по бросанию курить давал
неожиданные побочные эффекты, часто выражающиеся в спонтанном желании
невероятных напитков. - Есть вещи, которые в принципе укладываются в область
допустимого развития настоящего, даже если и кажутся маловероятными, а есть
такие, которые мы попросту откажемся воспринимать. Например, почти
естественными будут феноменальные способности какой-нибудь мартышки, вдруг
научившейся курить, но совершенно диким покажется её поход в музей пеньковой
трубки. Можно также последовательно убеждать себя в том, что морковь по
цвету напоминает апельсин, а по форме - банан, да ещё из неё делают сок, не
уступающий прочим напиткам по вкусу. В таком случае никакого протеста не
последует - что же, делают ведь и вино из одуванчиков.** Но если просто
сказать, что морковь - это фрукт, то, без сомнения, возмутится
непосредственно та часть мозга, которая отвечает за целостность картины
мира". - И он отхлебнул жидкость морковного цвета, продолжая держать
трубочку в воздухе. Вспоминая этот эпизод, я подумал, что сегодня эластичные
стенки моего доверия, кажется, едва удерживают маленький мир от разрушения.

  Деревья-великаны расступились, мгла рассеялась, и в неярком свете
открылась холмистая равнина, будто покрытая ржавчиной. Невдалеке виднелись
фрагменты больших механизмов: объёмный искалеченный корпус, металлические
фермы да бесформенные складки плотной ткани. "Где машины, там и люди", -
быстро сообразил я и стал двигаться быстрее прочих. А поскольку никто и не
думал возражать, то, как я понял, туда мы и направлялись. "Марс, Марс, -
рассуждал я, - но как же мы не мёрзнем, не задыхаемся от слабого давления и
отсутствия кислорода? - Голова шла кругом, я свыкался с новым положением
вещей. - Жаль, что нет с нами Сержа. Уж он-то, как увлечённый читатель
газет, мог бы напомнить, что впервые достиг поверхности красной планеты
советский спускаемый аппарат "Марса-2" ещё в далёком 1971 году".

  Без сомнения, это был посадочный блок. Приблизившись, в небольшом кратере
мы увидели невысокий аппарат на колёсиках, время от времени безуспешно
карабкающийся вверх по отлогому склону. Уловив неторопливый ритм его
попыток, я спустился к марсоходу, как было нетрудно догадаться, присел рядом
с ним и потрогал его пыльную поверхность. "Далеко же ты забрался,
бродяга!" - я мысленно беседовал с символом и могущества, и слабости
человека - машиной, пришедшей на помощь своему создателю. На боку
механического исследователя виднелась надпись: "Opportunity NASA USA". Я
подумал: "Opportunity значит возможность" - а затем в порыве неожиданного
чувства камнем, согретым сжатыми пальцами, нацарапал на пыльной поверхности:
"СССР" - и сказал себе: "Всё-таки мы здесь были первыми".

  Ко мне подошёл Чучельник. Он не стал ничего говорить, не ухмыльнулся даже
моей надписи и не добавил своей - его миссия была в ином. Он подсел под
конструкцию на колёсиках, хорошенько подтолкнул её - и произведение рук
человеческих выбралось из кратера. Марсоход, будто того и ждал, завертел
колёсами, в лучах оживающего солнца блеснул корпусом и покатился по
каменистой пустыне, вздымая струйку пыли. Жорж, глядя вместе с нами ему
вослед, пробормотал, наверное, что-то из древних: - И доброта его не ведала
предела, и не знал он счастья.

  Пустыню заливал ровный немигающий свет.

  -----
  * Творение из пустоты (лат.).
  ** "Вино из одуванчиков" - повесть Рэя Брэдбери.

--
Dmitry Korolyov
AY3-UANIC