Дядюшка Ау обосновался в гостинице "Салют". Я понял это совершенно
отчётливо наутро следующего дня, лёжа на кровати и чувствуя на веках
невыносимое сияние солнечных лучей. Ещё за мгновение до странного открытия
существо моё было растворено в дымчатой ткани сна: руки и ноги, раскинутые в
разные стороны, как будто отдалились, тело стало огромным, протяжённым от
Камчатки до Ирландии, пальцы касались океанских волн, а ветер доносил запах
иных континентов. Ночь плотно укрывала спящую Евразию облаками и темнотой, в
артериях едва ощущался пульс, отделяющий сон от небытия, но затем солнце
принялось рассеивать сумрачную завесу и так постепенно добралось до моих
глаз. Я ощутил его жгучее тепло и глубоко вздохнул, насыщая кровь
живительным кислородом, потом зашевелился в районе Уральского хребта, поднял
руку, чтобы заслониться от лучей, уже ускользающих прочь, попытался встать -
и увидел над собою белизну потолка, и, удивлённый внезапности догадки, тут
же решил удостовериться в ней на практике, разом сбросил дремоту и мимоходом
посмотрел сквозь окно в затылок солнцу.

  По дороге я вспоминал мысль профессора фон Фюнера, которого г-н Павленко,
судя по времени, уже повёз в аэропорт, оставаясь верным обычаю
гостеприимства и, само собой, преследуя собственные цели. Накануне же
профессор сообщил нам о сегодняшнем отбытии. В ответ на моё не слишком
удачное пожелание насладиться летающим трамваем (конечно же, прежде всего я
имел в виду стихи Гумилёва,* но, надеюсь, остался непонятым) он заметил,
что, между прочим, полёт птиц - занятие скучное, оно подобно человеческой
ходьбе, ничуть не завидно и нисколько не романтично. "По-настоящему летают
только люди в своих мечтах".

  Башня гостиницы смотрит на снежную пустоту Днепра, скрытого под ледяной
бронёй, серый силуэт её, устремлённый в небо, несёт яркий отпечаток
футуристической мысли архитекторов прошлого. Автомобили, выстроенные ровными
рядами у серого подножия, вынуждают человека идти по геометрически
правильным дорожкам, не давая ему естественной возможности ни жаться к
стене, ни петлять на площади, глядя по сторонам, ни свернуть куда-нибудь,
вдруг почувствовав себя неуютно. Я подошёл к стеклянному входу. В дверях
стоял швейцар в тёмно-зелёной ливрее с блестящими пуговицами, зависящий от
формы ещё больше, чем вселенская красота, потому что его собственное
содержание вовсе никого не интересует. "Однако, - подумал я, - человека
нельзя назвать изобретателем разделения естества на эти две составляющие,
ведь оно так хорошо проявляется среди животных: бабочка рисунком крыльев
часто напоминает глаз хищной птицы, гусеница имитирует сухую веточку, и даже
вирус маскируется под безобидное создание, чтобы добиться своего. Но только
люди научились обходиться одной лишь формой, будь то любезное приветствие,
не значащее ничего, или наскальная живопись, изображающая охоту без самой
охоты, деньги как относительная мера благополучия, подменяющая его собой,
или цивилизация вообще как формальная система высшего порядка". Швейцар
улыбнулся во всю свою широкую бороду и поправил фуражку, я же прошёл мимо
сквозь раздвижные двери и оказался в обширном фойе. Здесь всё напоминает о
былой помпезности обстановки, ныне чуть пообтёршейся, но ещё не пришедшей в
состояние неотвратимости либо скорого ремонта, либо упадка. Мрамор, уместный
для безлюдных дворцов, но слишком податливый для мест массового скопления
народа, за прошедшие десятилетия потемнел, а ковровые дорожки со сбившимся
ворсом, будто нарочно, давно не меняли. Вдали виднеется респектабельное
кафе, отделённое от общего пространства при помощи стекла, пальм и тихой
музыки; за столиком, как водится, скучает портье, жизнь которого нельзя
назвать наполненной событиями. К нему я и обратился с вопросом, изображая на
лице деловую заинтересованность:

  - Простите, не подскажете ли, как я могу найти Александра Убервольфа?

  Нечасто будущее зависит от одного вопроса, ещё реже оно находится в руках
одного человека. Отчётливо помню, как Жорж, мастеря воздушного змея,
рассуждал вслух на эту довольно занимательную тему. Он говорил: - Здесь
очень кстати оказалась теория катастроф. В её терминах единственная
возможность для отдельной личности оказать влияние на историю - это
оказаться в точке бифуркации, то есть в области неустойчивого равновесия,
где малейшее усилие направляет всё напряжение системы в ту или иную сторону,
переводя её в одно из альтернативных устойчивых состояний. Так, неосторожное
слово способно обрушить лавину, лишняя горсть песка в цементе делает плотину
уступчивой перед толщей воды, а выстрел Гаврилы Принципа** уносит за собой
миллионы жизней и стирает с лица земли империи - вот что это такое.
Подайте-ка мне клейстер. Теоретически, нет никакой разницы между индивидами,
оказавшимися в критической области: каждый в отдельности или произвольная
группа товарищей приведут к одному и тому же результату - состояние системы
изменится. Практически же вариативные нюансы есть, и заключены они внутри
конкретной личности. Поэтому нельзя вычислить такого индивида без учёта его
внутренних качеств. Среди претендентов начинается компаративный поиск, а они
так похожи друг на друга. Между тем, решающей чертой может оказаться,
например, склонность рисовать акварели. - Жорж неспешно оклеивал
полупрозрачной бумагой крепкий остов змея, собранный из сосновых реек в
замысловатую фигуру. Иногда казалось, что процесс этот занимает его едва ли
не больше, чем предмет разговора. - Данный малоизученный момент, впрочем, по
значительности серьёзно уступает задаче поиска, прогнозирования и подготовки
бифуркаций жёсткого типа, то есть самих неустойчивых ситуаций. Возьмём,
например, Грузию. Казалось бы, ну кто бы мог предвидеть столь радикальное
развитие событий? Страну мирных земледельцев лихорадит. Здесь, надо сказать,
было бы неверным совсем принижать роль нынешнего руководителя этой
республики, выступающего в данном случае как некое рабочее тело в большом
механизме, не имеющее свободы воли, но обладающее уникальным свойствами. Но,
всё же, если бы вместо Саакашвили пришёл какой-нибудь Кикабидзе, то делал бы
он то же самое, только несколько иначе, в этом вся тонкость вопроса и
состоит. Первый устроил "революцию роз", второй организовал бы, допустим,
"революцию лоз". Названия, персоналии - всё это просто ярлыки. Нужны
реальные процессы, стремление масс, огонь идей. Общество, можно сказать, в
этом смысле подобно асфальтоукладочному катку: оно совершенно равнодушно к
деталям, если только они не являются жизненно-важными элементами его
механизма. Перемена водителя мало на что влияет, если нельзя изменить план
ведущихся работ. Но вы же понимаете, что одновременно у корабля истории,
особенно если это короткая история маленькой страны, может быть только один
капитан. Поэтому все проигравшие претенденты, не смогшие реализовать свой
шанс, после прояснения перспективы либо собирают чемоданы, либо продолжают
поиски себя в чём-нибудь другом - в искусстве готовить сациви, в области
изящной словесности - так или иначе, исчезают. Капитан, стоя на мостике,
конечно, как будто бы движением управляет, однако всё зависит от течения,
или, говоря в сухопутных терминах, существенным является рельеф местности,
ведь от него по преимуществу и зависит маршрут. Особенно в горах. - Жорж
почти закончил своё изделие и на миг остановился. - Другое дело деньги,
большие деньги. Они способны оказать влияние, поскольку до поры до времени
являются эквивалентом votum populi***. Даром их, правда, не даёт никто и
никогда. Но это уже просто движение внутри системы более высокого порядка. -
Я с любопытством разглядывал бумажную коробку в его руках, и в рассуждениях
его тогда что-то мне не слишком понравилось. Я сказал: - Признаться, не
слишком приятно воспринимать людей как набор шестерёнок. Ведь каждый человек
уникален, у каждого внутри своя история. - Г-н Павленко тем временем
привязал к змею широкую алую ленту. Он поднял ребристое произведение на
вытянутых руках, критически осмотрел его с разных сторон и, не найдя изъяна,
поставил сохнуть и повернулся ко мне: - Коллега, вы, безусловно, правы.
Личность неповторима, как отпечаток носа. Но движение носов, что на улице,
что в кабинете отоларинголога, не зависит от их тонкой душевной
организации. - Мы оба улыбнулись. Через некоторое время воздушный змей,
расправив длинный хвост, реял под облаками в гордом одиночестве, возвышаясь
над заботами людей и стремясь навстречу ветру.

  Стены гостиницы украшены лианами, интерьер облагорожен рассеянным светом,
падающим со стен. Я сложил руки за спиной и ожидал ответа. Портье, казалось,
всё помнил наизусть - никуда не заглядывая, он, проявляя должный энтузиазм,
живо сообщил: - Господин Убервольф принимает в номере 712. - Я внутренне
покачнулся, удивлённый точностью собственной догадки, мысленно вздрогнул,
однако не подал виду. - Проходите к лифту, - говорил портье, - нажмите
кнопку "7". Добро пожаловать. - Я поблагодарил его и отвернулся, и зашагал в
направлении лифтовой площадки, неожиданно осознав, что совершенно не
представляю, о чём говорить с г-ном Убервольфом. Вслед мне донеслись
слова: - Да, не желаете ли воспользоваться гардеробом?.. - Но ничего такого
я не желал, ибо мысли мои уже сосредоточились на кнопке с цифрой "7", а
воспоминания расплылись по прошлому, опускаясь на глубину в несколько лет,
когда я только столкнулся с дядюшкой Ау.

  Мы познакомились в Ялте. Точнее, в одноимённом комплексе отдыха, сидя за
столиком и глядя на темнеющий в закатных лучах северный берег Чёрного моря.
"Именно северный, - подумал тогда я, - потому что южный принадлежит Турции.
А турки, как известно, в Чёрном море не купаются, поскольку для них оно
слишком холодное. И вообще, до наплыва белой эмиграции в начале XX века о
том, что у моря можно отдыхать, они просто не знали". Свежий ветер обнимал
нашу компанию, и я, только отпустивший такси, бодрился и вдыхал остатки дня,
но коллега Суркис, встречавший меня таким образом, не в пример мне был одет
в чёрный пиджак, годный на все случаи жизни. Было зябко. Мне слышался шум
прибоя. Третьим был человек в купальном халате и солнценепроницаемых очках.
Серж представил нас друг другу и после некоторой заминки проговорил: -
Кстати, г-н Убервольф занимается интересными для нас технологиями. Это
системы телекоммуникаций, передачи и обработки данных, а также эмуляторы
апериодического источника сигналов. Я ничего не напутал? - Г-н Убервольф
поправил полотенце на плече и сказал: - Во-первых, не эмуляторы, а
симуляторы, это важно; надеюсь, вы понимаете, - он повернул голову ко мне, -
во-вторых, круг наших интересов намного шире, но для вас, как разработчиков
программного обеспечения, наша последняя технология может показаться
полезной. - Он снял очки и обратил ко мне открытый сосредоточенный взгляд. -
Полагаю, вы сталкивались с ситуацией, когда всё в вашей новой программе
работает, всё проверено до мелочей, до строчки, до точки, но стоит только
запустить её в тираж, как первое же нажатие клавиши каким-нибудь любопытным
пользователем вызывает ошибку. Вот как раз для избежания подобных ситуаций
наш метод подходит очень хорошо. Он заключается в построении интерфейса
между программным продуктом и одним из популярных ресурсов глобальной сети,
после чего посетители, сами того не подозревая и решая свои вопросы, на
самом деле тестируют ваш продукт, успевайте только исправлять. У нас есть
очень крупные заказчики. - Между тем подошёл официант и принёс три
запотевших бокала со светлым пенистым напитком. Как выяснилось, это был
предусмотрительно заказанный Warsteiner. Я обнял бокал пальцами, и его
ледяной холод разлился по моему телу, и воздух вокруг стал тёплым, а со
стороны моря послышался приветливый клёкот парящих чаек. Мне показалось
забавным предложение собеседника, и я в этом признался ему в тёплой
дружелюбной манере: - Весьма любопытно, - заметил я, - и чем-то напоминает
калитку Эдисона. Она открывалась довольно туго, и однажды один из его
приятелей сказал ему, что такой большой изобретатель мог бы сконструировать
калитку намного лучше. На это Эдисон ответил: "Мне кажется, калитка
сконструирована гениально. Она соединена с насосом домашнего водопровода.
Каждый, кто входит, накачивает в цистерну 20 литров воды". - Г-н Убервольф
почесал благообразную щетину на подбородке и сказал: - Да, вы довольно точно
подметили, что-то вроде этого. Полагаю, нам найдётся, о чём поговорить. -
Тут он засобирался на пляж, опустошил бокал, мы обменялись реквизитами (его
предусмотрительность по части ношения визиток в халате сначала меня
поразила, но затем я сообразил, что публика здесь по большей части
деловая) - и он двинулся к морю, шлёпая вьетнамками по пяткам. Проведя
взглядом вечернего купальщика, невосприимчивого к очевидной прохладности
волн, мы с Сержем серьёзно переглянулись. Он сказал: - Между прочим, его
между собой называют дядюшкой Ау. - Я помолчал и, борясь с желанием
выплеснуть весь объём противоречивых эмоций, вызванных непредвиденной
командировкой из-за досадной оплошности, для разрядки внутреннего напряжения
между нами поинтересовался, как прошёл первый день конференции, много ли
полезных контактов удалось завязать и тому подобное. Г-н Суркис тут же
принялся очень подробно излагать программы докладов, свой круг общения,
обеденное меню, качество кухни. В конце концов, я полез в дорожную сумку и
извлёк оттуда шнур, так необходимый для нашей демонстрационной аппаратуры и
такой дефицитный, как оказалось, в этих курортных краях. - Вот он, виновник
торжества! - сказал я, - теперь-то, коллега, всё у нас будет в порядке. Я
улетаю завтра после обеда, так что нам предстоит содержательно провести
остаток времени. И не забыть поплавать в море.

  Коридор извивался и кружил, и мне вспомнилось, как шёл по нему когда-то
Чугуниевый, всё отчётливее проявляясь в телестудии Жоржа, как заскрипели его
сапоги, неуверенно спотыкаясь о ковровые дорожки, в то время как глаза
скользили по надверным номерам. О чём говорить с дядюшкой Ау? Спросить, куда
подевалась его компания после нескольких месяцев плодотворного
сотрудничества? Поинтересоваться, почему нас навещали представители
компетентных органов? О самочувствии после бенефиса на недавнем банкете, где
Чугуниевый преподал ему урок галантности? Дамы, галстук, конфуз. Нет, всё
это пустое. "Что в действительности связывает вас и одного нехорошего
человека, которому я, как будто, отсёк голову после того, как проткнул ваш
бок?.." - нет, совсем никуда не годится. Хорошо, дела в сторону, но отчего
сам он исчез, лишив меня удовольствия иногда слышать в его исполнении
простую мудрость Дальнего Востока?

  Я принялся вспоминать танки и хайку, которыми порой делился г-н Убервольф,
пока мы обсуждали тот или иной пункт технического задания, но теперь уж
времени для грёз не оставалось - передо мной оказалась дверь с номером 712.
"А, что-нибудь придумаю", - сказал я себе и решительно постучал. Подождав,
постучал ещё раз, но мне никто не открыл. "Если бы он ушёл, мне бы сказал об
этом портье" - подумал я и для верности нажал на дверную ручку. Незапертая,
дверь отворилась. Из глубины апартаментов, совершив оборот, доносилась давно
знакомая грустная песня:

       I could wait night and day
       Sigh your name when I pray
       In my heart night and day
       'Til you come my way
       I could wait night and day
       Be the sky blue or gray
       In my heart night and day
       For your love to stay

       Obsession****

  Чуть помедлив, я вошёл. А затем мною овладел ужас: закрепив кожаный ремень
за крюк под потолком, опрокинув кресло-качалку, свернув на бок шею и высунув
язык, в петле болтался милейший из людей, обладатель поседевшей бороды
дядюшка Ау. Тошнота подступила к моему горлу, я схватился за ворот и
огляделся в поисках ванной комнаты; мой взгляд наткнулся на кроваво-красное
пятно: на краю дивана темнела лента перерезанного галстука.

  -----
  * Н. Гумилёв. Заблудившийся трамвай.
  ** Сербский националист, застреливший австрийского наместника в Боснии
эрцгерцога Фердинанда, после чего началась первая мировая война.
  *** Мнение народа (лат.).
  **** Начало песни "Наваждение" группы Army of Lovers (пер. Ю. Свяжиной):

       Я буду ждать день и ночь,
       Шептать твоё имя, молясь
       В своем сердце. Днем и ночью,
       Пока мы не будем вместе.
       Я буду ждать день и ночь,
       При любой погоде
       В моем сердце. День и ночь
       Чтобы сохранить твою любовь.

       Наваждение.

--
Dmitry Korolyov
AY3-UANIC