Время было довольно поздним, так что мы ещё немного посидели, то и дело
обмениваясь легковесными фразами, которые часто не долетают до адресата, но
тонут в тонкой табачной дымке, помолчали, и, довольные собой, расстались и
разъехались по домам. Впрочем, Жоржу проехаться можно было разве что в
лифте, хотя обычно он предпочитает недолгие прогулки по лестницам и
коридорам, залам и галереям.

  Я добрался домой без особых приключений, занятый впечатлениями прошедшего
дня. Пустые дороги, сонные здания и мелкие снежинки на миг появлялись передо
мной из темноты и тут же исчезали, будто моё движение представляло собой
светящийся шар катящегося мира, описывающего сложную траекторию, вместо того
чтобы мчаться по прямой. Отчего-то позвонил Серж - неужели мы недостаточно
пообщались? - и сказал, что его гнетёт неприятное чувство, что я и Жорж
собрались продолжить беседу без него. В ответ я его успокоил и внутренне
улыбнулся: всё-таки коллега не потерян для науки, раз в нём ещё не уснуло
любопытство, не рассеялось желание быть на острие событий. "Что же, это
верно, - размышлял я, - наука подобна ежу, иглы которого вонзаются в
неизвестное". Он принёс извинения за сумбурный звонок и пожелал спокойной
ночи. В скорости иероглиф ночного пути принял законченный вид, и я оказался
у подъезда. Тёмное здание едва не растворилось в ночи; одинокий огонёк при
входе подобно якорю с трудом держался за ткань существования. "Именно так, -
подумал я, - esse est percipi, существовать значит восприниматься", -
поднялся по ступенькам и потянул на себя тугую дверь. Воздух, до этого
разделённый плотной преградой, пришёл в движение, вырываясь наружу и залетая
внутрь, подгоняя моё пальто.

  Внутри было тепло, и, пока я ожидал лифт и подумывал, не подняться ли
пешком, снежинки, влетевшие в фойе вслед за мной, замедлялись и опадали на
пол, вдруг превращаясь в капельки воды. Заметив отгоняющего дремоту
консьержа, я кивнул ему в знак приветствия. Что интересно, все сидельцы на
вахте, если не замечать их внешних различий, между собой похожи как
близнецы, можно даже воспринимать их как одного и того же человека,
меняющего от скуки свой внешний вид. Вместе с тем, сами они различают и
помнят в лицо, по фамилии с инициалами, а также по номеру квартиры всех без
исключения жильцов и, к тому же, полагают, что с каждым из них находятся
если не в приятельских отношениях, то, во всяком случае, коротко знакомы.
Похоже, это результат причудливого эффекта, когда слухи с успехом дополняют
окружающий мир и подменяют жизнь. Сонный голос вежливо проворчал: - Не
спится, уважаемый?.. - и, поскольку он не предполагал вразумительного
ответа, но был всего лишь способом проверки реальности на объективность,
наподобие эхолокатора летучей мыши, я предпочёл промолчать. Так что, вполне
вероятно, я для вахтёра прошёл незамеченным, и он не смог удостовериться в
собственном существовании. Хотя вряд ли его это обеспокоит. Так, играя
мыслями на ходу и звеня ключами, я через некоторое время вошёл в квартиру,
погружённую во мрак и наполненную свежестью распахнутых окон, зажёг свет и с
чувством облегчения нырнул в уют знакомых вещей.

  Разоблачившись и набросив халат, под ровный шум дороги, доносившийся
сквозь тёмный квадрат широко раскрытой форточки, я принялся за разбор
накопившейся почты, между делом прихлёбывая тёрпкий чай, не испорченный ни
сахаром, ни мёдом. Только чёрные листья, залитые кипящей водой, плюс немного
времени. Нескончаемым потоком письма, сообщения, уведомления и приглашения
собираются со всех концов земного шара, и чем их становится больше, тем
каждое в отдельности оказывается всё бесполезней. Кажется, ещё немного, и
человек стряхнёт с себя наслоения каждодневных осадков, отмахнётся и
зашагает прочь, отказавшись от обременительного вороха бесполезных текстов,
но - даже одно единственное яркое письмо, как искра во тьме, испепеляет
сомнение и пробуждает интерес к переписке. Так и теперь, методично
освобождаясь от бессмыслицы, я натолкнулся на пару писем, всё же требующих
ответа. В одном случае я был довольно лаконичен и содержательной частью,
отвечая на замысловатый вопрос, уложился в пару суровых строк: "Суть всего
художественного состоит во влиянии на чувства человека, где от применяемого
метода зависит результат. Что отличается от сущности математических
методов". Действительно, ведь, как известно, сущность математических методов
заключается в том, что независимо от выбранного метода мы всегда получаем
один и тот же результат - но подробная расшифровка могла бы обидеть
адресата, и расшифровывать и без того простое соображение я не стал. В
другом же случае мне пришлось собраться с мыслями.

  Пусть частная переписка становится непозволительной роскошью и требует
обязательности и внимания, именно из неё, тем не менее, иногда рождаются
прекрасные идеи. Что неудивительно, ведь в общении с другими подыскиваешь
отточенные формулировки и неотразимые аргументы, в то время как наедине с
собой часто ограничиваешься намёками и умолчаниями.

  Одна заочно знакомая аспирантка конструировала электронного сочинителя и,
как-то обратившись ко мне за простым, как ей казалось, советом, она втянула
меня в продолжительную дискуссию, соль которой сводилась к следующему. Ей
хотелось, чтобы сочинитель мог выдумывать тексты из ничего, опираясь в
лучшем случае на орфографический словарь, то есть осуществлять, по её
выражению, чистый синтез. С одной стороны, было соблазнительно развить столь
аппетитный тезис о зачатии текста "из нуля" (и возник он, вероятно, из
неосторожно обронённой мною фразы), но, с другой стороны, он подразумевал
специфические условия существования, sine qua non*, о которых в двух словах
и напрямую не расскажешь. Таким образом, я пытался до приятной собеседницы
донести светлую мысль, что прежде чем что-либо синтезировать, нужно
произвести анализ, то есть некоторое исследование предмета сочинения. Мне
приходилось прибегать к ярким образам, так как на сухие выкладки девушки
обычно реагируют непредсказуемо. Почесав нижнюю челюсть, я написал:
"Предположим, писатель проголодался и режет хлеб. Бесцеремонный аналитик, он
отточенным лезвием ножа разрушает ткань реальности, и вот уже не только плод
тяжкого труда пахаря земли, но и колбаса и сыр подвергаются нарезке.
Осуществив акт безжалостной деструкции, писатель кладёт ломтики сыра и
колбасы на кусок хлеба. Далее, бутерброд, поедаемый вдумчивым писателем,
есть организованная материя, находящаяся в процессе трансформации от простых
структур к более сложным. Солнечное тепло, переработанное растениями, а
затем животными, элеваторами и заводами, в дальнейшем принимает форму
полисистемы из хлеба, масла, сыра и колбасы, чтобы, пройдя через желудок,
превратиться в очередное гениальное произведение. Таким образом, нисходящим
аналитическим процессам, в данном случае выраженным в пресловутом химизме,
сопутствуют восходящие синтетические процессы".

  Я поднялся, скрипя половицами, прошёл на кухню и синтезировал себе
бутерброд по только что воображённой технологии, по дороге обратно завернул
в коридор, там сунул руку в карман пальто и извлёк оттуда камешек. Задумчиво
подбросил его на ладони и, вернувшись, положил перед собой. Если среди
целого вороха бесполезной корреспонденции и находится несколько
небезынтересных сообщений, то среди всех каменоломен планеты не найдётся
другого такого камня; на Земле подобных предметов просто не существует, и
ценность этого экземпляра безгранична. Я немного поиграл с ним, так и эдак
поворачивая в лучах настольной лампы, повертел в руках и, не найдя иного
применения, бросил его в ящик письменного стола. С конструкцией из колбасы и
сыра на хлебной платформе я обошёлся иначе, и, как бы утверждая правоту
своих соображений, изложенных в письме, постарался его поскорее проглотить.
Затем подтянул поближе распечатку материала, давно откладываемого "на
потом", просмотрел, борясь с нестерпимым желанием если не бросить его под
стол, то хотя бы отодвинуть подальше, поставил там пару вопросительных
знаков. После этого, отряхнув с колен крошки бутерброда и проведя немногие
минуты в вечернем (точнее, теперь уже ночном) почти символическом моционе,
направился к кровати, сказал себе: "Спи спокойно, дорогой товарищ", - и
погрузился в небытие.

  Сон может казаться кратким или долгим, представляясь серой полосой или
длинной дорогой в тумане; сон может оставить человека, и тот, лишённый
возможности путешествовать среди фантазий, зашагает в тумане наяву; иногда с
трудом выбираешься из вязких объятий снящихся событий, но случается, что,
закрыв глаза на ночь, тут же открываешь их наутро, как будто сон
представляет собой не серую полоску, а тонкую черту между вчерашним и
завтрашним днём. Так и теперь, стоило мне только начать проваливаться в
бездну, как за окном запели птицы, и я открыл усталые глаза, глянул на не
знающие ни отдыха, ни потребности в нём настенные часы - и, усилием воли
подняв себя с постели, засобирался на работу. Там я оказался быстро и
пребывая в состоянии лёгкого опьянения новым днём.

  Шёл не первый час моих экспериментов с довольно замысловатым алгоритмом.
Как известно, результат всякой творческой работы - величина, неотличимая от
нуля, и в приближённом рассмотрении она подобна иероглифу или же простой
формуле. Если вглядеться глубже, она начнёт раскрываться подобно цветку,
разворачиваться, повторяя эволюцию исходного замысла в голове автора,
достигая пределов, ограниченных способностью видеть его глазами - или даже
без всяких границ, если смотрящий может видеть ещё дальше. Я воображал себе
разрастание огненного цветка, прежде чем заметил, что периодически
прикладываю ладонь к затылку, будто сдерживая прилив, пульсирующий всё
сильней и отдающийся горячим эхом. Болела голова. "Магнитные бури, - подумал
я, - красный океан внутри меня штормит". Однажды начинаешь чувствовать
тонкую связь организма с природой, и невидимые нити оборвать нельзя, хоть и
очень хочется. Я поднялся и тяжело вздохнул, бормоча под нос неизвестно
откуда прилетевшую сентенцию: "Оставьте крылья моей мечте, не обрывайте
ножки у моего счастья".

  С каждым шагом ощущая содрогание в гудящей голове, я направлялся в буфет,
чтобы прийти в себя и почувствовать вкус кофе; мне захотелось глотнуть
непременно того дивного напитка, который однажды родился, как всё
совершенное, в силу ошибки: ледяная вода проходит через плотный слой молотых
зёрен без всякого нагрева, осаждаясь в чашку неожиданно густой и холодной
пенкой. Можно было бы назвать его "кофе по-исландски", если бы связи с этим
топонимом у нового рецепта не было ещё меньше, чем у прочих. А пена, кстати
говоря, имеет форму, но не имеет содержания, совершенно как музыка. От окна
тянуло морозной свежестью. В одиночестве за столом сидел Серж, перед обедом
разминаясь бутербродами. Перекинувшись парой протокольных фраз, мы перешли к
обсуждению погоды, прочно установившейся в городе и его окрестностях,
политической ситуации в мире, всё более переменчивой; я указал ему на
несолидную малоэтажность бутерброда, в ответ он довольно скучно рассмеялся.
А затем Серж, улыбаясь, спросил, насколько благополучно я доехал домой, не
болит ли меня голова. В последнем я с некоторым удивлением вынужден был
признаться. Он заметил: "Ну, ещё бы, после вчерашнего", - и стал рассуждать
о том, что когда жизнь заменяют дела, дела, их круговерть без начала и
конца, тогда человеку необходимо иногда остановиться и оглянуться по
сторонам, что в переводе с языка фигурального на язык обихода обозначает
необходимость отдыха в другой обстановке - среди шумной компании в уютном
погребке. Чем дальше мой собеседник развивал свою мысль, обвешивая её
примерами из фольклора о жизни ярких политиков современности, тем с большим
трудом я понимал, что же он, в конце концов, хочет сказать - либо приливы
пульса лишали меня ясности восприятия, либо действительно некоторые его
слова застревали в бутербродном веществе. Так или иначе, пространную тираду
я увязал со вчерашним звонком и вздохнул: мы все, безусловно, здорово
выложились, и нет в переутомлённом поведении ничего необычного. Как мог, я
был обходителен в пожимании плечами и остроумен в междометиях, но так и не
дождался, пока собеседник прекратит жевать в уме и вернётся к осмысленному
диалогу. Я почувствовал тягостное жжение в затылке и стал глядеть по
сторонам.

  В буфете объявился старинный знакомец, изредка забегавший к нам по работе.
Я обрадовался его появлению, и он с удовольствием присоединился к нашему
обществу, успев предварительно обзавестись чашечкой кофе. Хлопнув в ладоши
от переполняющих его чувств, искрящихся в обычно невыразительных глазах, он
хитро мне подмигнул: - Ну, и как самочувствие? Вы меня, голубчик, вчера
сильно озадачили. Не так-то мы часто пересекаемся в ночных клубах, я даже
поначалу колебался: он или не он? А уж как заметил дымящийся огонёк, сказал
себе: "Старина, сигареты не в его правилах". Но сомнения развеялись, чего не
скажешь о табачном дыме, я счёл необходимым и возможным приблизиться, и -
ах, какая встреча! Кстати, Серж, - он кивнул г-ну Суркису, который между тем
довольно мрачно слушал и то и дело бросал на меня тяжкий понимающий
взгляд, - жаль, что вас не было с нами. Когда я спросил, мол, какой сорт
табака предпочитает новоявленный курильщик, в ответ, представьте себе,
услышал - как будто мой вопрос носит абстрактный характер! - фразу в том
смысле, что-де курить - здоровью вредить, и всё такое прочее. "Comme c'est
gracieux"***, подумал я, ценя столь тонкий юмор, но отметил про себя, что
наутро всё же будет далеко не лишним навестить вашу компанию, расспросить на
предмет самочувствия... Mon ami,** а ваши комментарии относительно некоторых
танцовщиц будто вернули мне молодость - когда я с интересом подмечал смешное
и делился находкой с первым попавшимся слушателем.

  Я по-настоящему растерялся. Не каждый день понимаешь, что не только сам
себе не принадлежишь, - с этим как раз несложно смириться, - но ещё, к тому
же, собою не владеешь. А здесь есть, как говорится, незначительная, но
существенная разница. Судя по всему, неприятную мысль вполне разделял со
мной и Серж - во всяком случае, он был угрюм, и встречаться с ним глазами
мне по объяснимой причине совершенно не хотелось. Я произнёс: - Дружище,
вообще-то вы, скорее всего, обознались. Ничего подобного вчера просто не
было, и быть не могло. Я не курил ни разу в жизни, между прочим, и вчера был
занят совершенно другими делами. А что за клуб? Давно собираюсь
расслабиться, но всё некогда. - Разговор принимал довольно неприятный
оборот, причём, как видно, помимо воли всех присутствующих. На лице гостя
появилась недоумённая улыбка, и он даже принялся оглаживать свою французскую
бородку (которую сами французы уже не носят пару веков). Я собрался завести
речь о чём-нибудь отвлечённом, и даже почти подобрал вполне подходящую тему
(что-то из области кулинарии), как вдруг в моём кармане раздался звонок.
Оторвав руку от затылка, я достал телефон, и в ответ на штатное "алло?"
услышал добродушный голос г-на Павленко. Он интересовался моим самочувствием
вообще и, в частности, не болит ли у меня голова. После вчерашнего.

  Сквозь моё замешательство голос в телефоне бодро вещал: - Вчера, как мы
проводили вашего Суркиса, вы предложили немного развлечься. Не помните?..
Ничего?.. Со мной тоже иногда бывает. На мою идею подняться обратно вы
недовольно сообщили, что желаете пойти в народ, причём непременно
естественного происхождения - дескать, ваши дамы, Жорж, немного в этом
смысле не дотягивают. Мне, конечно, в любом случае было приятно составить
вам компанию, и мы отправились в одно милое заведеньице. Как, совсем не
припоминаете?.. Что же, мы неплохо отдохнули. Хмельные напитки - не самая
сильная сторона клуба, но чего не отнять, так это его атмосферы... Кстати,
там мы встретили вашего знакомого, с такой, знаете ли, козлиной бородкой. Он
ещё неловко шутил, указывая лорнетом в зал, а вы под конец пригрозили ему
дуэлью. Но всё обошлось, мы расстались друзьями. Правда, у меня
раскалывается голова...

  Я глянул на присутствующих и произнёс: - Да-да. Во всём виноваты магнитные
бури.

  -----
  * Непременное условие (лат.).
  ** Мой друг (фр.).
  *** Как это мило (фр.).

--
Dmitry Korolyov
AY3-UANIC