Мне снился сон. А быть может, это был и не сон, а недавние события, как в
тумане затерянные среди хаотических воспоминаний и бесцельных мыслей,
двигались передо мной, сталкивались друг с другом и улетучивались прочь.
Кажется, г-н Павленко - во всяком случае, других таких любителей рассуждать
вслух даже в самую скверную погоду и не замечать при этом запоздалых
прохожих, я не встречал - толковал о чём-то замечательном и важном. Вдыхая
влажный воздух надвигающейся ночи, сунув руки в карманы расстёгнутого
пальто, отчего оно стало походить на плотную накидку крестоносца, только
цвет был чёрным, а не белым, на спине не алел огромной крест, и послушный
конь не шёл вослед, фыркая и кивая головой. Я смутно припоминаю: - Мне
показалось, - говорил Жорж, - что вы слишком увлеклись муравейниками,
человечками и прочие глупостями. Вопросы поведения сложных систем давно уже
рассмотрены статистической физикой, и коммерческая социология всего лишь
занимается перевариванием того, что разжёвано настоящей наукой. И к чему был
пример с тараканом, температуру которого нужно измерить? Понимаю,
соблазнительно похлопать коллегу по плечу и сказать: "Серж, бросьте
выдумать, как удержать бедное создание за лапки и сунуть ему миниатюрный
градусник подмышку; просто возьмите банку, полную тараканов, и опустите в
неё термометр". Что же демонстрирует этот анекдот? Правильно, бесполезную
изобретательность, которая развивает фантазию, но не имеет отношения к
фактическому положению дел в науке. Ведь простейший инфракрасный сенсор...
Да что там... "Температура общества", видите ли!.. - Он бы ещё долго
критиковал мои дивные высокохудожественные примеры, на которых я пытался
втолковать Сержу сущность политических баталий, если бы вдруг не споткнулся
о какую-то корягу. Минуточку, позвольте: что ещё за коряга? Откуда ей
взяться на центральной улице столицы, борющейся за звание города высокой
культуры европейского быта? Похоже, появиться больше ей неоткуда, кроме как
из сна. Так вот, споткнулся Жорж о сонную корягу (впрочем, это могли быть и
стропила от палаток), оглядел зорким взглядом лагерь, окружённый огнями
фонарей и состоящий из нескольких десятков палаток, беспорядочно
нагромождённых среди площади без всякого учёта воинского устава, повернулся
ко мне и сказал: - Кстати, а чем там закончилось дело, когда Афины воевали
со Спартой и столкнулись с нейтральным городом-островом? У меня, знаете ли,
как раз вылетел из головы именно этот эпизод. - Я пожал плечами: - А, да
ничем особенным: поговорили немного, и съели островок. Интересен был не
исход столкновения, а оправдание с этических позиций права сильного. Греки
довольно остроумно написали в своём послании пока ещё вольным островитянам,
что, мол, такой порядок вещей заведён богами, и вы поступили бы на нашем
месте точно так же, по этой же причине. Жорж, вы лучше скажите, как от
статфизики перейти к социуму. - Подталкиваемые беспокойной компанией,
состоящей из Сержа и влюблённой парочки, мы продолжили движение. Г-н
Павленко, внимательно глядя под ноги и ступая по аккуратно уложенной плитке,
сказал: - Коллега, многих трудностей в поиске решений можно избежать, если
обнаружить, что сами задачи являются бесполезной выдумкой. Так, основная
проблема социологии заключается, по большому счёту, в отсутствии чёткого
предмета изучения. Социум - понятие абстрактное; в реальности же есть люди,
есть их интересы. Поэтому на уровне модели можно, конечно, фантазировать -
чем смелее, тем интересней. Вот, например, до чего додумался один мой
знакомец из RISC*. Он рассматривает социум в четырёхмерном пространстве и
пытается посредством учёта малых возмущений вычислить точную дату того или
иного кризиса или конфликта, полагая, что взрыв социума можно предсказать по
волнам, расходящимся от эпицентра во времени, как в будущее, так и в
прошлое. В основном, по его теории, их сносит вперёд, но немного достаётся и
прошлому, так что мы имеем возможность некоторого прогноза. Самое смешное,
что, действительно, довольно точному расчёту поддаётся многое из так
называемых задач социологии, только другими методами, на других теориях и
моделях. Впрочем, идея волн после взрыва красива, а значит, её будущее в
виде монографий, грантов и разговоров обеспечено. Не сомневаюсь, о волнах
Шлемминга, - в этом месте Жорж слегка улыбнулся, - мы ещё услышим; ведь в
природе человека тянуться к кажущейся простоте. Кстати, известно ли вам, что
мы подходим к точке ветвления событий? По моим расчётам, нас от неё отделяет
несколько суток и сотня-другая шагов. Причём, в ней сходятся не только
напряжения человеческого материала, но и некоторое количество сознательно
воздействующих на ситуацию игроков. Если угодно, уже сейчас ощущается
волнение, и нас ожидает взрыв... Нет, что вы, ничего особенно плохого не
произойдёт, но и манны небесной не ожидается в любом случае. То есть не
ожидается специалистами. Местная публика жаждет немедленного счастья,
мечтает о демократии и подражает всему западному, не понимая, что это
напоминает каких-нибудь примитивных дикарей, одетых в костюмы и платья
парижской моды и в военную форму с бутафорскими наградами. Но демократия -
это культура доверительного управления. Пока человек нищ и зол, он не может
доверять никому, и демократия невозможна. Пока интеллигенция ходит пешком, а
народ пьёт горькую, о культуре говорить не приходится, массы охватывает
серость, и демократия невозможна. Вы знаете это не хуже моего, но
аргументы... Что делать? Хороший вопрос. Быть собой. Брать чужой опыт на
вооружение, но быть собой. Впрочем, публике советы давать бесполезно.
Европа? Нужны мы ей, нужны. Только в том смысле, что развитие происходит
благодаря разности уровней по обе стороны границы. Причём, это
взаимовыгодно, пока различие остаётся. А вообще, знайте: всё, что говорится
публично, что внушается народу и служит источником лозунгов - бесконечно
далеко от реальности. Не увлекайтесь, берегите свои нервы. Ведь свои нервы,
как известно, не восстанавливаются. Ну что, - он обернулся к нашим
спутникам, - это здесь?..

  Мы свернули внутрь лагеря; далее смутная нить моих воспоминаний
прерывается.

  - Коллега, не прислоняйтесь к стенкам, - послышался голос Жоржа, - не
касайтесь брезента, иначе он промокнет, и получится лужа. От этого меняется
водоустойчивость ткани, знаете ли. - Он говорил, самым непринуждённым
образом перевернув армейский котелок вверх дном и используя его как
музыкальный инструмент ударного типа, постукивая пальцами в такт бравурной
мелодии, наигрываемой кем-то на гитаре и губной гармошке. - При сжатии
появляется эффект смачивания капиллярного типа, а потом... - Он вынужден был
оборвать свою речь, так как девушка с гитарой (теперь я заметил и её) стала
свистом изображать флейту, а затем и вовсе запела. Я встряхнулся, сбрасывая
наваждение, отодвинулся немного от наклонной тканевой стенки, о которую
опирался мой затылок, и приготовился слушать. Слова зазвучали:

       Гей, панове, запевайте
       Песню славной доли.
       Есть ещё земля на карте,
       Чтобы жить на воле.

       Марш, марш, марш!

  Исполнительница манерно грассировала, что придавало маршу с польским духом
французский шарм. Жорж подпевал, особенно в части рефрена, и, по всей
видимости, пытался повторить акцент, но вместо гортанных вибраций выходила
лёгкая картавость, так что марш получился скорее немецкий или, если уж
слушать не только Жоржа, воистину интернациональный.

       Гей, панове, стройте войско,
       Руки - на пистоли.
       Лучше смерть принять геройски,
       Чем тужить без воли.

       Марш, марш, марш!

  Вдруг я обнаружил, что в руках держу пару импровизированных маракасов из
жестяных банок с арахисом и машинально отмеряю ритм. Окружающие играли кто
на чём, отнюдь не заглушая разнобоем голос Ютты, н, напротив, подчёркивая
его мелодичность и порождая ощущение натурального, дикого джаза - особенно
благодаря сочетанию звона губной гармошки, цоканья металлических ложек и
хлопанью в ладоши.

       Гей, панове, выше флаги,
       Выйдем в чисто поле,
       Отстоим и честь, и славу,
       И страну, и волю!

       Марш, марш, марш!

  - Интересная стилизация, - выждав подобающее время, сказал молодой
человек, ещё недавно в кафе опаивавший объект своего влечения, теперь
обнимаемый без особого стеснения. - Только, Ютта, зря ты смешиваешь пистоли
с маршем. Ведь те, кто воевал с пистолями, строем не ходили. И, кстати, мне
почему-то кажется, что марш со свободой сочетается плохо. - Девушка,
дремавшая в объятьях критика, недовольно зашевелилась, да так, что едва не
зацепила ногой фонарь. - А мне кажется, - вмешался г-н Суркис,
расположившийся в тени большой гитары худенькой Ютты, - что ничего менять не
надо, потому что песня берёт за душу, а чего ещё требовать от песни? Лучше
всякого гимна. - Он поднёс свой музыкальный инструмент к губам и вновь
принялся выводить мотив, отдалённо напоминавший немецкие хроники времён II
Мировой, но его остановил голос Жоржа: - Смахивает немного на марш
Домбровского. Как там: Jeszcze Polska nie zginela...** Между прочим, это
своего рода тест на тип вертикальной организации общества. Так уж
исторически сложилось, что в странах, где сильны гражданские свободы, на
текст и музыку гимнов обращают внимание в предпоследнюю очередь. Гимном
обычно там становится какая-нибудь самодеятельная песенка.

  Губная гармошка издала последний вздох. Было видно, что, придвинувшийся к
фонарю, Серж основательно подготовился к речи, и волнение его проступало
сквозь неумело надетое каменное лицо. Казалось, он мысленно перелистывает
конспект своего выступления, торопливо собираясь с мыслями. Он слегка
приподнялся, ограниченный протоколом собрания и высотой палатки, и так, стоя
на одном колене подобно человеку, принимающему посвящение в рыцари,
заговорил: - Я расскажу одну поучительную историю. Психологического
характера. Каждое утро я поднимаюсь по одним и тем же ступенькам выхода из
метро, и каждый раз, не видя ещё солнечного света, я слышу неизменный,
неотвратимый, как наступление понедельника, один и тот же радостный голос
торговки: - "Вкусные, праздничные, горячие, домашние пироги! С вишнями,
яблоками, абрикосами, изюмом, творогом и маком. Для дома, для семьи, для
всех, кто любит пироги"... Нельзя сказать, что я отличаюсь необыкновенным
здоровьем: иногда приходится болеть. Тогда, отдохнув и придя в себя, спустя
некоторое время я снова вхожу в ритм поездок на работу, опускаюсь в метро,
пересекаю город с его тысячами, миллионами людей, автомобилей, дел и
событий - до выхода из подземки - и опять натыкаюсь на зазывания этой
забавной тётки. Видно, хворь её не берёт, а если и случится с нею недуг, то
непременно в такой период, когда я не имею счастливой возможности убедиться
в её отсутствии. Замечу, я человек спокойный, но до определённой степени.
Однажды я уехал в отпуск, посмотреть на Дюка, в Гамбринусе посидеть...
Шаурма в Одессе, кстати, знатная. Большая такая, сочная, лаваш в руке не
помещается... Но, как говорится, съел шаурму - помог Бен Ладену. Отдохнул,
посмотрел на прибой - и домой. То есть, конечно же, на работу. И вот, ещё в
сладком плену курортных впечатлений, подхожу к ступенькам, и мне по вискам
ударяет всё тот же мерзкий, издевательски невыносимый крик вечнорумяной
пирожницы: "Праздничные, горячие, домашние"... Я вообще человек спокойный.
Пирожков почти не ем, у меня в сумке бутерброды имеются. Тогда ещё я как раз
всё не мог дочитать томик Достоевского. Где-нибудь на диване или в кресле
стоит только раскрыть, как через пару страниц здоровый сон обеспечен. В
дороге проще, люди помогают. Так что в сумке была в том числе и духовная
пища, причём вес последней превосходил всё остальное. Когда я подошёл к
наряженной в белый фартук, нарукавники и чепчик нарочито любезной
продавщице, в глазах моих, видимо, светилось желание поделиться
впечатлениями о прочитанном; во всяком случае, тётка, запнувшись на
абрикосах, замолчала, потом перестала улыбаться и сделала шаг назад, к
стене. Наверное, в глубине души она понимала и свою неправоту, и
неотвратимость возмездия, поскольку ни слова не было произнесено, когда я,
сделав над головой несколько гудящих оборотов сумки на длинном ремне, мощно
опустил своё орудие на хлипкий деревянный прилавок. Всего четыре удара.
Хорошие книги пишет Фёдор Михайлович. По крайней мере, потрясена была не
только торговка злосчастными пирожками, но и все её более скромные коллеги -
никто не сказал ни слова, и пока я поднимался к солнечному свету, позади
меня ощущалась растерянность и внезапная тишина. Потом, конечно, придя в
себя, уже на тротуаре, я поторопился затеряться среди людей; в час пик это
нетрудно. Потом, безусловно, я раскаивался в своём порыве, но сожаление это
не было глубоким - так, до определённой степени. Внутри себя я понимал, что
рано или поздно, так или иначе, но сделал бы то же самое. Потому что себя не
обманешь.

  Серж слегка поклонился и сел. Довольно живо отреагировал молодой
человек: - Видал я эту тётку; она сейчас на Печерске торгует. А пироги с
маком у неё липовые, в смысле, что весь мак - снаружи, рекламы ради, а
внутри - одно тесто. - Тут же послышался тихий голос его девушки: - Ой,
Димочка, так ты любишь пирожки? У моей бабушки... - Молодые люди перешли на
шёпот, а с дальнейшими комментариями выступил Жорж: - Да, в Гамбринусе
неплохо. Место, правда, довольно шумное. Но, коллега, напрасно вы
протестуете против навязчивой рекламы, так нельзя. Ведь если быть
последовательным, то придётся воевать со всей нынешней цивилизацией, начиная
прямо с себя. Вон у вас на сумке слово какое-то англо-китайское, чей-то
товарный знак, ходячая реклама.

  - Кстати, насчёт китайцев, - вновь привлёк внимание к себе Димочка, - я
недавно читал... В провинции Хэбэй, кажется, приступили к серийному
производству пива из молока. По словам рекламистов тамошнего НИИ продуктов
питания, оно отличается низким содержанием спирта и обилием пены. Не знаю,
правда, какого цвета вышел этот удивительный напиток; не исключено, пожалуй,
что он похож на молочный коктейль.

  Вдруг его спутница освободилась от объятий, села, обняв колени тонкими
руками, грустно обвела взглядом весёлую компанию и заговорила: - Очень
давно, когда я была ещё маленькой, летом мы жили у бабушки, за городом. Это
было хорошее лето - тёплое, без долгих дождей. У взрослых было много работы,
а у нас - бездна свободного времени. Однажды к нам прилетели аисты и свили
на крыше дома гнездо; мне с младшим братиком было очень интересно посмотреть
на него поближе. На чердак, где хранится сено, можно залезть по лестнице, а
оттуда попасть на крышу. Настал момент, когда взрослые ушли по делам и аисты
улетали, тогда мы взобрались наверх и увидели, что там уже есть яйцо. Глупые
дети, мы решили подшутить над огромными птицами и подменили его на куриное.
Шло время, аист и аистиха всегда были вместе, но когда вылупился цыплёнок,
аист не признал в нём своего птенца: он задушил его клювом, выбросил из
гнезда, а сам улетел и больше не возвращался. Аистиха затосковала. Она
подолгу кружила в небе и поздно возвращалась домой. Когда наступила осень и
птицы потянулись в тёплые страны, она никуда не улетела, и взрослые на зиму
устроили ей жильё в хлеву; мы ухаживали за ней и очень к ней привязались.
Наступила весна, птицы стали возвращаться с юга. Аистиха снова проводила всё
время в небе, так она ждала аиста. И он прилетел в своё гнездо, но не один.
С другой. Мы не верили, что так бывает у птиц, и жалели аистиху. А она,
когда вышла из хлева и увидела всё, тут же разбежалась и взлетела, сделала
два круга над садом и взмыла вверх. Потом она сложила крылья и помчалась
вниз, мимо парочки в гнезде, пронеслась и разбилась об асфальт прямо во
дворе перед нашим домом.

  Димочка слегка растерялся, да и у многих, пожалуй, на глазах навернулись
слёзы. Но в его праве было вернуть ситуации непринуждённый характер, и он
сказал: - Ну не надо, Светочка, ну зачем такая грустная история? Давай, я
тебя развеселю: аюсь пронзить недовольным взглядом Сержа. Тот, однако, от
меня отвернулся. Глаза его с лёгким недоумением смотрят на ранее пустовавшее
место за нашим столом, и я замечаю новую фигуру: сдёргивая перчатки с
распрямлённых пальцев и довольно улыбаясь, перед нами сидит неподражаемый
Жорж Павленко. У соседей за столиком для поцелуев что-то со звонком и
брызгами падает на пол. Через мгновение, мимоходом бросая в их сторону "не
беспокойтесь, я подмету", официантка предстаёт перед новым посетителем и
грациозно протягивает меню.

       Что ты мучаешь козу
       Тонким пальчиком в носу?
       Что ты мучаешь в носявке
       Тонким пальчиком козявку?

  Ютта ударила по струнам и попыталась пропеть: - Марш, марш, марш! - Но
голос её задрожал, и на помощь пришёл невозмутимый г-н Павленко: - Между
тем, господа, в самом деле, уже рассвело, и пора нам выбраться наружу. Так
что, подъём - и марш! - С этими словами он поднялся и отворил полог палатки.
Свет наступившего утра, мягкий и тёплый в лёгкой туманной дымке, но всё же
слишком яркий для наших глаз, а за ним - прохладный воздух и звуки
проснувшегося города ворвались внутрь до сих пор уютного домика Ютты.
Компания пришла в чувство, и потихоньку мы выбрались под открытое небо.

  Молодой человек заботливо кутал свою спутницу в шубу и шептал что-то на
ушко; девушка вяло отстранялась, аккуратно вытирая слёзы кончиком платочка.
Позади что-то громыхнуло. - Плакаты! Помогите кто-нибудь, - послышался голос
Сержа. Он тащил охапку транспарантов и флагов, надетых на телескопические
удилища; они свешивались наземь и скрежетали о брусчатку. Я подхватил его
ношу, и мы двинулись вслед за компанией, в сторону сооружаемой трибуны. Там
суетились рабочие; кто-то в чёрной кожаной куртке объяснялся с бойцами
правопорядка, помахивая, видимо, депутатской корочкой; мой напарник
бормотал: - Как, всё-таки, здорово, что теперь придёт конец преступной
власти, коррупции и бездарной внешней политике. Витя идёт в президенты, и он
победит. Надоела постоянная ложь, а он - честный политик. Я верю, мы
переломим хребет старой больной гидре, цепляющейся за трон всеми лапами и
хвостами, выставляющей на обозрение народу то одну голову, то другую, и
думающей, что нас можно обманывать бесконечно. Мы добьёмся справедливых
выборов. Гражданское общество, демократия, европейский дом - всё в наших
руках. - У него опять вывалился один из свёртков, и Жорж, доверивший
возглавлять колонну Ютте, едва заметной среди собирающейся толпы, поравнялся
с нами и подобрал выпавший флаг. Здания, амфитеатром окружившие сгущающуюся
толпу, подставляли бока матовому свечению белого неба. Наше движение
остановились. Мы развернули транспаранты и флаги, вытянули раскладные древки
и слились с народной массой.

  - Рад вас приветствовать, - услышал я голос сбоку, - давненько не
виделись. - Это был тот самый тип с бородкой, досаждавший мне как-то в
ночном клубе развязным обсуждением танцовщиц. - Ах, какая прелесть! Можно я
поразмахиваю флагом? Мон дьё, *** такой всепобеждающей непосредственности,
такой чистой веры я не встречал даже в апостольском послании "Tertio
millennio adveniente"**** его святейшества Иоанна Павла II. Торжество,
праздник! Люди вдыхают воздух свободы, вы только себе представьте! - Он
ухватился за удилище и принялся водить им из стороны в сторону. Сиреневое
полотнище развевалось в теплеющем воздухе, заставляя прогибаться пластиковый
флагшток. Я отошёл на несколько шагов и обернулся в поисках кого-нибудь из
своих. - Сюда, - послышался голос г-на Павленко, и я увидел перед носом
протянутую руку: Жорж стоял на возвышении, у прозрачного колпака, накрывшего
подземную галерею магазинов. Поднявшись над уровнем человеческого моря, я
огляделся: народ всё прибывал. Среди сиреневого преобладания гордо и как
будто выше прочих белели флаги братской Грузии; их гранатовые кресты
отчего-то вызвали тёрпкий привкус. Впрочем, это могло быть и просто
последствием беспокойной ночи.

  "Как странно, - подумал я, - если все эти люди, подобно мне, здесь просто
тешат своё любопытство, или же совсем не понимают смысла происходящего, то
из кого, из чего и на что эта толпа, палаточный городок и сегодняшнее утро?"

  Жорж проследил мой взгляд: - Вся страна в едином порыве... - Он хмыкнул. -
А вы говорите - муравейники да человечки. Вот вам блестящий пример слабости
численного подхода и статических социальных теорий: у них нет
прогностической силы хотя бы для предсказания масштаба нынешних событий. Не
говоря даже о выявлении последствий и понимании причин. - Он сложил руки на
груди. - Ну что ж, дальше будет интересней.

  На каркас за трибуной стали натягивать полотно, поднимая его всё выше и
разглаживая складки. Сиреневое с белым, оно поначалу слегка парусило под
лёгким движением воздуха, который как будто и не имел никакой цели, а просто
прогуливался по площади. Затем оно стало ровным, и на нём мужественно
заулыбался, такой близкий и недостижимый, портрет народного избранника.
Толпа разом вздохнула, этого не избежал и я. Кто-то крикнул: - Витя, мы с
тобой!.. Воля! Ворсюк!.. - Замершие на мгновение флаги вздёрнулись с новой
силой, и откуда-то из глубины родился сначала робкий, а затем, всё сильней и
свободней, уверенный ритм, как бой боевых барабанов, как чётко печатаемый
шаг солдат на плацу, как частое биение горячего сердца.

  Народ скандировал: -

       Вор-сюк! Вор-сюк! Вор-сюк!
       Вор-сюк! Вор-сюк! Вор-сюк!

  -----
  * Research Institute for Symbolic Computation (англ.) - Исследовательский
институт символьных вычислений, Линц, Австрия.
  ** Ещё Польша не погибла (польск.).
  *** Mon die! (фр.) - мой бог.
  **** Наступающее третье тысячелетие (лат.).

--
Dmitry Korolyov
AY3-UANIC