"Какой же всё-таки умничка этот наш Ворсюк! Люди так искренне верят, люди
идут и поют; какой размах, какие слова! Не всякому человеку удаётся встать
на перекрестии взглядов, надежд и настроений. Изобретательный ум,
беспокойное сердце, пронзительный взгляд, увлекающий вид". Так я говорил
себе, пока мы с Жоржем выбирались из давки митингующего центра в сторону
речного порта. Толпа, монолитная при взгляде с гранитного возвышения, где мы
с Жоржем стояли ещё совсем недавно, при ближайшем рассмотрении принялась
распадаться на группы, компании и даже отдельные лица, как только мы стали
выбираться прочь. Жорж раздвигал широкой грудью плотные шеренги, изредка для
верности поворачиваясь плечом вперёд. Люди разных мастей и возрастов, бросив
свои занятия, собрались, чтобы стать похожими друг на друга, теряя
индивидуальность, но объединяясь в едином движении волн, накатывающих пока
ещё ровно и тихо со стороны высокой трибуны. Повсюду сиреневый цвет. Флаги и
транспаранты, шарфики и шапки, ленточки на руках и головах, косынки и
бонданы, галстуки и значки, всё, включая купола подземного города,
прониклось запахом сиреневой свежести. Публика ждала, но живого кумира ей не
представили, ограничившись декламацией его послания к народу, ввергшего
сиреневое море в бурное и восторженное волнение, и выступлениями
сподвижников, мучеников и музыкантов; люди брались за руки. Жорж, впрочем,
недолго любовался картиной всеобщего упоения и, раз наметив направление,
теперь двигался сквозь цепи с настойчивостью и скоростью слегка
проголодавшегося слона. В моём желудке, хронометр которого почти всегда
работает исправно, утреннее смятение давно улеглось, и ему на смену пришло
скромное, как солнце за белыми тучами, желание завтрака. По мере нашего
движения толпа теряла плотность, и вот мы уже вырвались от столпотворения и
влились в относительно редкий поток пешеходов.

  - Как меняются люди! - сказал я, когда от шума лозунгов и оваций остался
лишь стихающий неясный гул. - Ещё недавно не было на свете более
равнодушного, терпеливого и занятого частными делами народа, чем обитатели
наших полей и весей. Ещё недавно для удовлетворения потребности собраний
ходили на футбол, концерты, в театр, или же пользовались синтетическими
возможностями телевидения. А кино! Вчера я разглядывал афишу (у кинотеатра
"Кадр") и не мог сдержать улыбки: "Знакомство с Факерами. Мягкие кресла.
Эффект присутствия"... Людям нужно общение и эффект участия в чём-то важном,
но! Я никак не могу понять, что их заставляет собираться в толпы и тратить
время на заведомо бессодержательные занятия. Ведь известно, что настоящие
дела делаются в кабинетной тиши, а на улицах и площадях - так, делишки.

  - Не всё так просто, коллега. - Г-н Павленко сильнее натянул свои
перчатки. - С одной стороны, у гомеостата, которым является всякое общество,
нет ни явственной пользы, ни цели - он просто существует, и всё тут. С
другой стороны, любые общества принимают иерархическую, часто пирамидальную
структуру, в чём отображаются протекающие процессы; это их движение выносит
одних людей на вершину, других увлекает на дно. Но поскольку люди - существа
разумные, то, in primo, им необходимо хотя бы примитивное объяснение их
положения в основании пирамиды, in secundo, они обретают внятный смысл
своего пребывания в мире, получают и цель своих усилий, и ощущение пользы от
них.* Таким образом, именно социостат со всеми его псевдоделами, хоть в
совокупности по ним и даёт нулевую мощность, с точки зрения индивидов есть
необходимое условие существования. Я доступно излагаю?.. - Где-то неподалёку
жарили чебуреки. Я непроизвольно с шумом втянул горьковатый запах и сладко
зевнул. Жорж, сочтя это за ответ, продолжил: - Далее, коллега, в свете
вышеизложенной модели должен заметить, что наиболее явной иерархической
структурой общества является власть, а задача обоснования права на власть
возникла перед человеком с незапамятных времён. Ещё первые люди, выйдя из
животного царства, принялись доказывать свои претензии распоряжаться жизнью
и смертью на подконтрольной территории, последовательно находя всё более
убедительные аргументы. Самый примитивный, известный как право сильного,
имеет серьёзный недостаток, коренящийся в его природе. Сила есть вещь
преходящая; если в расцвете лет можно быть грозою всей округи, то вскоре
fugases labuntur anni,** и с тем, что было твоим, вдруг приходится
расстаться. Кроме того, молодые самцы так и норовят испытать на прочность
позиции лидера, и время постоянно приходится проводить в стычках. Помните,
был такой актёр Брюс Ли? Он, доложу я вам, довольно плотно занимался
восточными единоборствами, что и стало, в общем-то, залогом его
кинематографических успехов. Так вот, по давней традиции, если к такому
бойцу подойдёт другой и топнет перед ним ногой, то первый должен принять
вызов, иначе он не мужчина, а молодой стебелёк. Продолжалось это долго, и
нескончаемые визиты топтунов жутко раздражали коллег нашего киноактёра,
однако он отказывать был не в праве. Ему приходилось раз за разом
избавляться от недоверчивых соплеменников путём нанесения лёгких, но
памятных ударов, тратя время, но сохраняя титул и честь. Такова цена
владения. Второй аргумент, как и все последующие, имеет принципиальное
отличие от права сильного: он отрывается от природы и, таким образом,
является результатом интеллектуальных усилий человека. Мы говорим о
приоритете старшинства. Как известно, роль стариков в первобытных племенах
поначалу сводилась к выполнению работ по хозяйству. Но затем опыт
коллективного выживания стал важнее силы мускулов, и постепенно место у
костра заняли старейшины. Определённые неудобства этого метода заключаются в
скором приходе в негодность человеческого материала: беззубые и немощные,
стоит ударить холодам, чахнут и мрут, как мухи. Хотя, в конечном итоге
внимание к опыту стало двигателем роста продолжительности жизни, развития
ремёсел и искусств, но это уже тема отдельная. Следующий шаг от
примитивизма - это главенство интеллекта, способностей над заскорузлой
традицией. Дайте вожжи молодёжи. Право умного, образованного и амбициозного
быстро перерастает в престолонаследие и аристократию. Если насчёт
благородства народу всё можно более-менее рационально и просто объяснить
(древний род, богатство, связи - чем не аргумент для превосходства?), то с
верховным владычеством сложнее. Юридический аспект, связанный с чистотой
крови, подкрепляется божественным происхождением, помазанием или хотя бы
молчаливым согласием - и всё для того, чтобы народ не роптал и верил. Трудна
жизнь монарха; мало среди них долгожителей, и к большинству старуха с косой
являлась по экстренному вызову. Куда деваться: там, на шпиле вертикали
власти, прекрасный вид на мир под ногами, однако жуткие сквозняки. - Жорж
помолчал, затем достал носовой платок и высморкался, пребывая в рассеянной
задумчивости. - Вообще, кратодицея,*** то есть оправдание власти, с ростом
общества становится всё более необходимым и сложным, дорогостоящим
мероприятием. Так, отцу семейства достаточно стукнуть кулаком по столу, и
ему послушны. Дисциплина армейской роты держится уже не на одном только
сочетании внеочередных нарядов и отпусков. Прошу, кстати, заметить, что у
военных и негативные, и позитивные стимулы практически не касаются вопросов
довольствия и материального обеспечения: солдат должен быть накормлен, одет
и готов к отправке на фронт. А чтоб не бунтовал и в атаки ходил, на то
система поддержки лояльности и воодушевления имеется. Просто так, за здорово
живёшь, лезть под пули никто не согласится. Нужна идея, вера в достойную
цель и всё такое прочее. Отчего в царской армии готовили офицеров по высшему
разряду? Оттого, что так солдаты могли видеть в лице своего командира
недосягаемый авторитет, проводник верховной воли. Потом это в силу
определённых обстоятельств, как известно, стало ненужным, и в результате
современное офицерство, по выражению одного бывшего гвардии штабс-капитана,
преподававшего в 30-е годы XX века в артиллерийской академии имени Феликса
Эдмундовича Дзержинского, представляют собой то же, чем Ленин обзывал
интеллигенцию. Сейчас картина вряд ли изменилась в лучшую сторону, причём
это касается всех современных армий - нет ни самураев, владеющих и мечом, и
кистью, ни европейского рыцарства; даже английская традиция не удержалась
под натиском безжалостного прогресса, просвещения и свобод. Наконец,
монархии, ради оправдания собственного существования порождавшие
переплетение культурных сетей, которые с детства налагались на
мировосприятие подданных. - Жорж сцепил руки за спиной; его подошвы из
твёрдого материала звонко ступали по тротуару; справа открывался пространный
вид на Днепр и левобережье. После короткой паузы Жорж продолжил: -
Возвращаясь к демократической системе, получаем, что для удержания народа в
управительном подчинении появилась, во-первых, теоретическая основа,
убеждающая людей в необходимости выделения некоего управляющего контура, а
значит и принятие электорального метода, то есть выборов во всяческих
проявлениях, как естественного для данной задачи. Прошу заметить, теорема
Эрроу отчего-то совершенно никого не беспокоит. Во-вторых, повторюсь,
наличие множества подчинительных пирамид, от скаутских кружков до
предприятий и профсоюзов, вечноживущей табели о рангах, молодёжных,
спортивных, творческих организаций делает существование человека
осмысленным, он вовлекается в игру, где, даже нарушая правила, всё равно
находится в их пространстве, а значит, всегда работает на систему. Пока,
разумеется, не перестаёт играть вовсе.

  Г-н Павленко, замедлив темп, шёл и глядел себе под ноги, будто не замечая
перемены обстановки, стихания шума оставшегося далеко позади митинга и
появления новых звуков, красок и пространств; носки его чёрных сапог
становились ровно и тихо. - Что касается смысла, - продолжил он после
некоторого промедления, - если принять для интереса, что он существует...
Вопрос, для чего людям это нужно, зачем им так уж необходима власть, можно
рассматривать под следующим ракурсом. Остряки предлагают считать, что всё
дело в инстинкте размножения (и, отчасти, самосохранения). Да-да! Ведь
именно он заставляет писателей навязывать всему миру свои мысли, он
подталкивает музыкантов к звучанию в наших головах, из-за него, кстати,
развивается и вполне естественная конкуренция: кто изворотливей, тот и
остаётся. Шутки шутками, но разве не целью любого автора является создание
такого мира, где можно было бы остаться и самому, и другим, то есть
развернуть себя в маленькую вселенную?..

  Ещё недавно всё было в снегу, а теперь только белое небо да островки
льдин, плывущих по главному руслу Днепра, да скрытые за настоящими островами
ледяные поля, видные только мысленному взору, последнее фрагменты внезапно
схлынувшей зимы, напоминают о прошлом всевластии холода и снега. Снег, снег,
снег. Русский язык вмещал когда-то в себя так много именований этого
скопленья застывших капелек воды, что превосходил многообразие снежных
словоформ у эскимосов. Пушник, вталь, иней, врасенец. Куржевина, снежура,
шуга, липуха, слепняк. Мокредь, слякоть. Крупа, пух, град, падь. Сугроб,
сувой, сумет. Растаек, снежница, свежун. Много, много слов, больше сотни,
всех и не упомнишь, да и надобности в этом нет никакой: всё меньше и меньше
природа влияет на жизнь людей, человек окружил себя искусственным миром, и
сегодня для описания атмосферных явлений достаточно лишь простых
схематических обозначений. Я поделился своими соображениями насчёт наморози,
мятижника да мокринца с Жоржем. В ответ он, будто всерьёз озаботившись моим
здоровьем, заглянул мне в лицо и, уверившись в собственных догадках, заявил,
что я, похоже, совершенно неправильно расходую ресурсы мозга, забивая свою
память пустяками и отвлекаясь из-за этого от действительно серьёзных дел.
Впрочем, о самих делах распространяться он не стал, но, напротив, замолчал
и, поскольку мы к тому времени подошли к набережной, без лишних слов увлёк
меня к чёрно-серой ограде, нависающей над пришедшей в движение рекой; на нас
пахнуло влажным воздухом, и послышался ровный плеск осторожных волн.

  Лёд на реке тает, ломается, обнажая чёрную воду, плывёт по течению,
сопротивляясь велению времени и не сдаваясь до самой последней льдинки.
Слоистые пластины, желтоватые разводы - какое, в сущности, до них дело
современному человеку? Разве что глухое племя рыбаков, рядящихся на манер
полярников, слегка шокируя пассажиров метро своими коробами, бурами и
красными носами, всё ещё интересуется состоянием льда, температурой воды и
направлением ветра, да и то становится их всё меньше, с каждым ушедшим
годом, с каждой отколовшейся льдиной... Вдоволь налюбовавшись чернотой воды,
всё это время не прерывая молчаливого диалога с нею и собой словесным
сотрясением воздуха, каждый думая о своём (я, например, вспоминал давнюю
дуэль с Ворсюком, бывшую неподалёку отсюда, звон клинков, испепеляющий
взгляд), мы оставили это увлекательное занятие и двинулись дальше, мимо
катеров, скучающих у причала, мимо одного из Макдональдсов, тут и там
разбросанных по всему городу, туда, куда надумал Жорж. По правой стороне
неприметное, как все заведения старого Подола, почтенное кафе; негр в ливрее
и фуражке, стоя у тонированной стеклянной двери и широко улыбаясь, легко
кивает г-ну Павленко и говорит: - О, вы опять к нам? - Тот отрицательно
машет кистью руки, и мы неторопливо шагаем дальше. Я напоследок успеваю
порассуждать, как забавно видеть негров (к которым у нас никогда не было
презрительного отношения, но скорее даже наоборот) в роли прислуги только
потому, что это навеяно переводной беллетристикой и служит данью западной
моде столетней давности, и что если такой необычный антураж способствует
привлечению клиентов, то, например, грузинские полицейские, одетые в форму
стражей порядка штата Нью-Йорк оттого только, что их чаще других снимают в
голливудских фильмах, вызывают попросту слёзу умиления.

  Я глубоко вдохнул мокрый воздух и сказал: - Жорж, а не желаете ли вы
встать во главе революции? Представляете, как здорово бы звучала очередная
правка стихов Михалкова:

       За тучами пряталось солнце свободы,
       И Саакашвили нам путь озарил,
       Ворсюк на восстание поднял народы,
       Павленко на подвиги нас вдохновил.

  Жорж в ответ совершенно серьёзно заметил: - Это, между прочим, есть формен
ное издевательство над гимном, и преследуется по закону. - Я немного
растерялся: - Что вы, какое издевательство? Наоборот, популяризация...

  Мы проходим одно кафе за другим, ресторанчики, бары и прочие заведения
культурного питания; всё остаётся позади, наш курс не знает отклонений.
Постепенно мысли мои наполняться запахами, вкусом и видом самых
разнообразных блюд; передо мной вертятся нугетти куриные, биле из этой
доброй птицы под сыром с грибами, амур белый жареный и даже мазурки
по-волынски... Кулинарный калейдоскоп увлёк меня едва ли не сильнее
недавнего монолога с г-ном Павленко, и я не услышал даже, как сзади к нам
подошёл всё тот же навязчивый тип:

  - Господа, с трудом вас догнал. У меня ведь осталось ваше знамя, и я счёл
долгом чести вернуть его владельцам. - С этими словами он протянул мне
метровый свёрток, и я без особого энтузиазма вступил в права знаменосца,
сунув флаг под мышку и мысленно пробормотав нечто в роде "тоже своего рода
сувенир". Манерно улыбнувшись в лёгком поклоне головы, он завладел нашим
вниманием: - Кстати, вы явно пропустили любопытное сообщение, озвученное с
трибуны, когда я вынужденно устремился за вами вслед. Господа, оказывается,
наш обожаемый спаситель поклялся на мощах Ильи Муромца, что идеи... - При
этих словах Жорж улыбнулся, едва заметно, но глаза его сияли весельем; потом
он отвернулся в сторону, слегка мне подмигнув и с трудом сдерживая смех,
отчего на лице его успел проявиться отблеск забавного воспоминания.

  Однажды г-н Павленко рассказывал об этих самых мощах, что они ему как-то
понадобились для одного исследования по части определения оптимальной
структуры тела. Интересовали, конечно же, не только антропометрические
данные - богатырский 180-сантиметровый рост Ильи и прочие сведения доступны
в тех же записях Афанасия Кальнофойского****, - но и куда более неочевидные
особенности. Люди тех времён не отличались гигантизмом, и в доспехи
средневековых рыцарей с трудом втискивается современное 14-летнее дитя,
поэтому тогда наш богатырь на общем уровне смотрелся выгодно. Но сегодня его
рост обыкновенен, и Жорж, время от времени сверявший свои изделия с
образцами, заинтересовался Муромцем как прототипом неброского с виду, но
отличающегося повышенными тактико-техническими характеристиками автономного
тела. Для проведения полевых испытаний был тогда у г-на Павленко присмотрен
средних размеров пустынный полигон с действующей моделью Змея Горыныча (о
трёх головах и шести хвостах, о двенадцати хоботах). Кстати, некоторые
наивные граждане искренне полагают, что в былинах речь идёт о некоем подобии
дракона, хотя на самом деле это всего лишь персонификация вражеского войска.
Змеями, гадами издревле называли всяких нехороших людей, их отряды и
племена, потому что человек, наступивший на змею, вроде бы и не виноват
вовсе, а она его подло кусает. Во времена Ильи Муромца, конечно, не было уже
ни печенегов, с которыми дрался Святослав, ни обров, выбитых из-за реки
Горыни дальше на запад, где их окончательно истребили византийские отряды.
Но всякого неприятеля по-прежнему называли змеем. Половцы, кстати говоря, от
славян кроме кочевого образа жизни мало чем отличались, и впоследствии
растворились среди победителей да в русском языке. Кочевники не знали боевых
порядков вплоть до Тамерлана, разгромившего Золотую Орду, и воевали толпой;
русские, впрочем, могли противопоставить им разве что сплошную фалангу,
называемую "стеной". Но как описать вражеское воинство? Кочевые племена
часто выступали в союзе, и по их количеству говорили о том, сколько у змея
голов; племена состояли из родов - их называли хоботами, каждый со своими
знамёнами; за войском тянулись обозы - это хвосты. Всё вместе - своего рода
социальный квазиорганизм, впоследствии превратившийся в мифическое чудище.
Такой взгляд на происхождение многоглавых змеев, конечно же, не окончателен,
но представляется наиболее достоверным. Итак, изначально задумывая
эксперимент, Жорж сотворил змея из трёх сотен головорезов (для вящей
реалистичности - на материале, любезно предоставленном в морге Главбюро
судмедэкспертизы), снабдив его продовольствием и отправив в малонаселённые
области пригорынья, чтобы там пообтёрлись, а потом намеревался выпустить
Илью Муромца и посмотреть, кто, так сказать, кого. Народная молва доносит
только самые громкие слова из прошлого. Поэтому в былинах мы слышим об одном
человеке, сразившем целого змея, чего, конечно же, не бывает. Один человек
мог бы одолеть в поединке предводителя вражеского воинства, но это плохо
стыкуется с описаниями постепенного отрубания голов. Свет на данное
затруднение проливает тот факт, что как боевая единица рыцарь, например,
представлял собой не просто облачённого в доспехи всадника, но ещё и чуть не
до сотни воинов. Вот и всяких Добрынь Никитичей следует понимать в данном
контексте как персонифицированное представление боевого отряда. Поэтому
Жорж, следуя своему плану, собрался запустить в производство серию солдат по
образу и подобию Ильи Муромца - но тут, собственно, и прояснилось два
неудобных обстоятельства. Во-первых, в коллективных баталиях не так важна
индивидуальная сила и отвага, как умственные способности командира и
развитие воинской науки. Как говорил Наполеон во времена покорения Африки,
один мамелюк обыкновенно сильнее французского солдата; двое французов равны
двум мамелюкам, трое могут сражаться против пятерых, а сотня победит любое
количество мамелюков. Так что в затеянном эксперименте испытать можно было
разве что интеллектуальную составляющую человека, но это как раз Жоржа не
интересовало. Во-вторых, это было бы не слишком гуманно - устраивать побоище
с сотнями вероятных жертв ради неясного результата. Об этом я коллеге так и
заявил со свойственной мне деликатностью: мол, а как на это отреагировало
ЮНЕСКО? Места ведь там заповедные, встречаются памятники архитектуры, и так
далее. Жорж удивился и посмотрел на меня с недовольством: - Что это вы,
коллега? Наука такими категориями не оперирует, и в ней сантиментам не
место. Подумаешь, какие-то развалины. Меня тогда остановила другая,
встречная идея: вы знаете, чего мне стоило отказаться от плана; но,
всё-таки, он был не целью, а средством. Я решил пожертвовать исторической
достоверностью и смастерить самого натурального трёхголового дракона,
огнедышащего и страх наводящего. Не стану вдаваться в детали, но замечу, что
наиболее трудной задачей было сделать его летающим; тут мне здорово помогли
манёвры альбатроса и несколько биомеханических изобретений из арсенала
эволюции. Что сказать, такой змей мне понравился больше, тем более что над
мозгом этой птички пришлось изрядно потрудиться - шутка ли, совместить
курицу с летающим огнемётом, да ещё наделить её орлиными повадками. В
сражении со своим более историчным вариантом змей вышел победителем: сразу
пожёг обоз, а потом кружил над отрядом, как над выводком цыплят,
беспрерывно, не давая возможности ни бежать, ни нападать, иногда роняя
огненные струи на пытающихся отколоться от коллектива, питаясь чем придётся
и отдыхая своими головами поочерёдно, пока войско не взмолилось о пощаде.
Его остатки пришлось дезактивировать. Таким образом, когда на свет появился
былинный богатырь (всякий штучный образец делать дольше серийной штамповки,
а мозг - вообще вопрос отдельный), на Горыни обитал самый настоящий,
насколько это вообще возможно, былинный змей. Кстати, как вам шашлык?
Кажется, мясо слегка пригорело. Так вот, жаропрочные латы, недюжинная сила,
а главное - владение боевыми искусствами и светлой головой, всё это
предвещало увлекательную схватку. Да так оно и вышло. Оценив перспективы
либо изжариться во сне, либо зачахнуть с голоду, боец принялся колотить
мечом по щиту, слепить змея солнечными зайчиками и вообще всячески
привлекать внимание супостата. Того одолело любопытство, и он атаковал. Что
вам сказать, коллега, схватка была смертельной. Кажущаяся ничтожность
человека перед лицом чудовища заставила змея действовать прямо, и если бы не
доспехи, чудодейственная мазь и близость реки, шансов спастись было бы не
много, а так мне удалось сначала его заставить приземлиться, затем
израсходовать получасовой заряд огня, а дальше - дело техники. - Что-то в
его словах меня смутило, и я, отрывая взгляд от слабо дымящихся углей,
спросил: - Но позвольте, что значит "мне удалось"? Не хотите ли вы сказать,
что вы и есть в некотором роде Илья Муромец? - Г-н Павленко, на миг
прекратив раздувать жар, в нетерпении махнул свободной рукой и произнёс: -
Вечно, коллега, вас интересует всякая чепуха. Да, разумеется, всё лучшее,
что мне удаётся обнаружить, я стремлюсь обратить на служение человеку. К
тому же, тогда моё предыдущее тело пришло в относительную негодность, а
насыщать Муромца его историческим опытом было бы и непросто, и незачем.
Кстати, довольно долго меня потом называли Жоржем Победоносцем.

  - ...Мечты наших предков будут воплощены в жизнь, мы построим
демократическую державу европейского типа, и страна станет такой, какой её
представляли в своих мечтах Кий, Щек и Хорив, Лыбедь и Муромец, Мазепа,
Шевченко, Сковорода и другие товарищи. Какая прелесть, как радуются люди!..
А ещё мне попалась брошюрка с его рассказами для детей, уникальное издание,
"О слонёнке Носике и его друзьях". Что вы на это скажете? Вот,
полюбуйтесь! - Он проворно достал откуда-то из недр своего короткого плаща
книжечку характерного сиреневого цвета, без картинок на обложке. Я,
признаться, давно и думать забыл об этой вещи. Её когда-то г-н Ворсюк
приносил мне на рецензию вместе с опытами в жанре курортного триллера, где
некий обитатель номера люкс "в городе С. на южном берегу Чёрного моря"
гонялся за своей гостьей "с металлическим жезлом в форме 30-сантиметрового
фаллоса". Поэтому я взял брошюру с любопытством и лёгкой, непрошеной
ностальгией. "Однажды Носик захотел стать музыкантом. Ни рояль, ни флейта
ему не подошли, потому что для них нужны человеческие руки. Тогда слонёнок
стал пробовать играть на большом барабане. Вот так: бум-бум. Потом на
тарелках; одну он привязал к ноге, а вторую брал хоботом, получалось вот
так: бац-бац. А потом научился играть на звонкой рамке, вот так:
дзинь-дзинь. Выходило очень-очень хорошо, и его даже пригласили в оркестр.
Когда заиграла музыка, Носику нужно было один раз стукнуть по рамке, два
раза - в барабан, и три - в тарелки. Так он и сделал. Дирижёр его похвалил,
а публика в зале захлопала в ладоши. Слонёнку так понравилось играть и
смотреть, как его хвалят, что он не удержался и ещё раз ударил тарелками.
Ему опять захлопали. Тогда он ударил ещё раз, потом ещё. Носику стало так
радостно, что он бросил и тоненькую рамку, и медные тарелки, и большой
барабан, выбежал на середину сцены, вытянул хобот кверху и затрубил, что
есть силы. Так делают все слоны, когда им очень весело. Но людям это
почему-то не понравилось. В зале засмеялись и засвистели, а дирижёр даже
вызвал пожарных"... Я заглянул в конец книжки. Там приводилась
биографическая справка, не содержащая чего-либо экстраординарного;
родился-женился, учился-получился. Ни слова о том, что он когда-то у
Бессарабского рынка торговал средством от папиллом и бородавок; в общем,
самая обыкновенная биография, скорее всего вполне подтверждаемая
соответствующими нотариально заверенными документами. Я перевернул десяток
страниц. "О том, как слонёнок встретил маленькую принцессу, и что из этого
вышло" - довольно оригинальная сказка; в первоначальном варианте, помнится,
весёлый слонёнок шёл по лесной дорожке и смотрел по сторонам, ему
навстречу - маленькая принцесса из сказочной страны; она ехала в золотой
карете с маленькими лошадками, и никто друг друга не замечал... Я говорил
тогда нечто в роде: "Если вы так детей не любите, как же вы живёте среди
людей? Кроме того, сказки сочиняют не для собственного удовольствия, а для
пользы дела. А дело-то простое: детей воспитывать. Что же касается
содержания, то оно должно строиться на конфликте добра и зла; это аксиома.
Ознакомьтесь с материалами Проппа, почитайте того же Молдавера"... Он мне
довольно заносчиво отвечал, что Шарль Перро и братья Гримм не читали
никакого Молдавера, а писателями знаменитыми стали. Впрочем, материалы
всё-таки взял (кстати, не вернул), и на рекомендацию исправить хотя бы
окончание, как видно, отреагировал. Карете, маленькой, как орех, удалось
увернуться, и пути слонёнка и принцессы разошлись.

  Владелец брошюры заглянул мне через плечо и, почитав немного, сказал: - О,
маленькие девочки, наши куколки! Они потом превращаются в прелестных
бабочек. Но дальше их метаморфозы не останавливаются, и, перейдя и эту
временную форму, наши прекрасные бабёнки становятся бабищами, а потом и
вовсе бабульками. - Он засмеялся и весело хлопнул ладонью об ладонь. "Чем же
он мне так напоминает Ворсюка, этот любитель бабочек! Казалось бы, ничего
общего..." - подумал я, вернул книгу и с досады сунул руки в карманы.

  Жорж, отвлекаясь от собственных мыслей, бегло посмотрел на нас, на
брошюру, оглянулся вокруг и, возвращаясь обратно в себя, произнёс: - Похоже,
всё-таки ему удалось стать человеком. То есть, настоящим человеком... В
общем, стать совершенно другим; он смог показать людям, хотя бы в этой
маленькой стране, в этом безрадостном времени, куда идти, чтобы путь казался
осмысленным.

  Наш попутчик понял реплику Жоржа по-своему: - А знаете ли, как волновалась
моя дочь перед выходом на сегодняшний митинг? О, это стоило видеть и
слышать. Сделав ревизию всему гардеробу и накануне обойдя множество
магазинов, она, в конце концов, нарядилась во все оттенки сиреневого:
фиолетовые туфельки, васильковые чулки, лиловая юбка, бирюзовая кофточка,
баклажанные бусы и курточка цвета фламинго. Ну а глаза у неё
небесно-голубые. Вот оно, счастье.

  "Вот оно, счастье" - мысленно повторил я странные слова, сам не зная
отчего вспоминая, как когда-то светились глаза Чугуниевого, когда мы ехали
на его первое свидание с очаровательной Туттой. Да, настоящее счастье
отражается во взглядах. Мы шагали дальше; я стал посматривать по сторонам.
Уж не знаю, что было тому причиной: моё голодное воображение, особой
свежести воздух или ещё что-нибудь, но в глазах многих людей, идущих
навстречу, я стал явственно наблюдать отчётливые сиреневые огоньки,
мерцающие подобно сумеречным звёздам.

  По обе стороны дороги сияют неоновые огни; впереди скрывается туманное
будущее.

  В кармане пальто я нащупал телефон, в задумчивости извлёк его и повертел в
руке. Вероятно, из-за шума и давки толпы, я пропустил один звонок, вызов,
оставшийся без ответа. Всему приходит время. Это был народный избранник,
мастер убеждения, обладатель холодного взгляда и твёрдой руки, близкий и
недостижимый Виктор Ворсюк.

  -----
  * Во-первых, во-вторых (лат.).
  ** Проносятся быстролётные годы (лат.). Слова из послания Горация к
Постуму.
  *** От греч. кратос (власть) и лат. дицея (оправдание).
  **** Инок Софиевской Лавры, в 1638 г. описавший мощи Ильи Муромца.

--
Dmitry Korolyov
AY3-UANIC